Нынешнее название «Центральная Азия» - дословный перевод с английского - закрепилось в современной русской лексике недавно, в посткоммунистическую эпоху. В Советском Союзе под Центральной Азией понимали гораздо более обширный регион мира, имевший, скорее, географическое, нежели политическое измерение. Это понятие включало южную часть Сибири, Монголию, западные регионы Китая, Тибет. Но желание встроиться в общемировые тенденции, в том числе и в области топонимики, заставило новую Россию перейти от привычного обозначения «Средняя Азия» к новому - «Центральная Азия». К тому же и правительства независимых государств, образовавшихся после распада СССР в этом регионе, предпочли называться по-новому, в соответствии с общепринятыми правилами международного политического лексикона.

Привычное же для россиян понятие «Средняя Азия» объединяло территорию четырех нынешних государств: Узбекистана, Таджикистана, Кыргызстана и Туркмении. Отнесение сюда Казахстана не воспринималось как безусловное: так, в советском обиходе использовалось словосочетание «республики Средней Азии и Казахстан». В значительной мере это определялось экономическим районированием бывшего СССР, в котором Казахстан являлся самостоятельным экономическим регионом. Впрочем, для выделения этой республики в отдельную политико-географическую единицу имелись не только бюрократически-административные причины, большую роль играли и особенности ее восприятия. Вхождение в состав Российской империи территорий, относящихся к современному Казахстану, растянулось более чем на столетие. Северные, северо-восточные и северо-западные районы Казахстана и в историческом плане, и в экономическом контексте воспринимались как часть Южной Сибири и Южного Приуралья. Неслучайно в составе Российской империи во второй половине XIX - начале XX веков земли нынешнего Казахстана входили в такие административно-территориальные единицы (Степное генерал-губернаторство, Уральская и Тургайская области), куда также включались и традиционные русские территории.

Что же касается Южного Казахстана, расположенного по течению Сырдарьи, то исторически он, конечно, был частью Средней Азии и после ее завоевания Россией вошел в состав Туркестанского генерал-губернаторства.

Часть великой колониальной империи

Восприятие русским, «русско-советским» и нынешним российским сознанием Средней Азии менялось по мере политико-государственной эволюции России. Оно в значительной мере определялось тем, какую роль играла Средняя Азия по отношению к России, независимо от того, где этот политико-географический регион находился, - внутри или вне пределов российского государства.

Средняя Азия и ее обитатели, которых зачастую, невзирая на страну происхождения, называли «бухарцами» (по названию уроженцев одного из среднеазиатских государств - Бухарского эмирата), с давних времен регулярно фигурировали в русских официальных дипломатических и военных сводках. Но долгое время, несмотря на довольно частые контакты с ними русских купцов, казаков и военных, этот край и его жители были для русских чем-то чужим и далеким, восточной экзотикой, не отличавшейся от индийской или иранской. Ситуация изменилась, а Средняя Азия прочно вошла в русское сознание во второй половине XIX века вслед за походами небольших армий генералов Михаила Черняева и Михаила Скобелева, активной администраторской деятельностью первого туркестанского генерал-губернатора Константина Кауфмана по обустройству на российский лад вновь обретенных империей территорий.

Конечно, и после присоединения региона к империи во второй половине XIX века (а процесс шел, фактически, тридцать лет - с середины 1860-х годов до середины 1890-х, когда за Россией был закреплен Памир), он не стал полностью своим, родным. Скорее, Средняя Азия была для России примерно тем же, чем для ведущих европейских стран выступали их заморские колонии. Иначе говоря, краем, где в тяжелых и непривычных природных условиях совершали свои подвиги военные и первооткрыватели-путешественники, проникавшие в неизведанные представителями европейской цивилизации регионы. Краем, где за ними шли те, кто осваивал новые территории экономически, освобождал их из-под власти феодальных и родоплеменных устоев и вводил вновь обретенные земли в современный мир, в тогдашнюю глобальную экономику, несущими конструкциями которой были гигантские колониальные империи.

У России, в отличие от европейских держав, не было заморских колоний, отделенных от метрополии тысячами морских миль. От исторических центров российской государственности Средняя Азия располагалась относительно недалеко, гораздо ближе, чем Уссурийский край или Камчатка. А после прокладки в 1880-е годы сначала Закаспийской, а в начале следующего столетия и Среднеазиатской железной дороги, эта территория по всем параметрам и вовсе должна была бы стать неотъемлемой частью России. Но к моменту краха Российской империи она так и осталась колонией. Среди прочего - и потому, что Россия просто не успела «переварить», окультурить новые земли.

Отчасти объяснением этого факта служило то, что не хватило сил и времени. Отчасти это произошло из-за того, что среднеазиатская тактика России отличалась, например, от ее политики на Кавказе. Петербург счел за лучшее не включать в состав империи все среднеазиатские территории, оставив из геополитических соображений два государства: Бухарский эмират и Хивинское ханство. Эти восточные деспотии, сохранившие не только своих правителей, но и неизменный внутренний уклад, были взяты под протекторат российской короны и играли роль буфера в отношениях России с Англией. Последняя была главной соперницей Российской империи в этом регионе, и именно с ней в 1885 году подписывался договор об установлении российско-афганской границы.

Сохранение прежнего уклада, в том числе и политико-административного (российские власти настояли лишь на ликвидации рабовладения), существенно замедляло освоение и обустройство крайне отсталого края. Российские чиновники, отвечавшие в Бухаре, в частности, за политические вопросы, в докладных записках в Петербург писали о необходимости форсированного преобразования местного уклада по российскому административному образцу, без чего регион, по их словам, так и останется в Средневековье. Впрочем, несмотря на насаждение жесткого военно-административного управления на тех среднеазиатских землях, которые вошли в состав Туркестанского генерал-губернаторства, они тоже во многом сохранили средневековый культурный и социально-экономический уклад.

Край вошел в русскую культуру того времени именно как доблестно завоеванная экзотическая колония. Это ощущение хорошо передано в пафосно-имперском стихотворении «русского Киплинга» - Николая Гумилева - «Туркестанские генералы», гимне отважным завоевателям далеких земель:

И кажется, что в вихре дней
Среди сановников и денди,
Они забыли о своей
Благоухающей легенде.
Они забыли дни тоски,
Ночные возгласы: «К оружью»,
Унылые солончаки
И поступь мерную верблюжью;
Поля неведомой земли,
И гибель роты несчастливой,
И Уч-Кудук, и Киндерли,
И русский флаг над белой Хивой.
Забыли? Нет! Ведь каждый час
Каким-то случаем прилежным
Туманит блеск спокойных глаз,
Напоминает им о прежнем.
«Что с вами?» - «Так, нога болит».
«Подагра?» - «Нет, сквозная рана».
И сразу сердце защемит
Тоска по солнцу Туркестана.

Впрочем, колонию покоряли не только военные. Национальными символами России, получившими общеевропейскую известность, стали имена выдающихся географов, исследователей среднеазиатских горных систем - Памира и Тянь-Шаня, - Николая Пржевальского, нашедшего последний приют на берегу озера Иссык-Куль, и Петра Семенова-Тян-Шанского.

Уже позднее, в советское время, историки вели спор по поводу причин, заставивших Российскую империю начать завоевание Средней Азии. Одни считали, что это было частью знаменитой «Большой игры» и русские армии направлялись в среднеазиатские степи и пустыни с целью защитить Россию с юга, поставив заслон расширяющейся экспансии Британской империи. Другие полагали, что быстро растущей текстильной промышленности России требовался собственный хлопок, намерение получить который и заставило русских двинуться в Азию.

Но несмотря на то, что к началу XX века Средняя Азия действительно стала главным поставщиком сырья для текстильной промышленности России (вывоз хлопка за пятьдесят лет, с начала 1860-х годов до 1913 года, вырос в 40 раз), правы были, конечно, первые. Средняя Азия потребовалась правительству в Петербурге прежде всего из военно-политических соображений. Первые русские поселения в регионе, не связанные с военными сооружениями, с крепостями, стали возникать позднее, примерно с 1890-х годов. Только тогда начала развиваться и современная по тем временам хлопкообрабатывающая промышленность.

Правда, поселения семиреченских казаков на юге нынешнего Казахстана и в предгорьях Кыргызстана, военные поселения вокруг крепостей, появились еще раньше. Но там жили люди фронтира, стражи рубежей империи. Хозяйственные преобразователи новых земель появились позднее, они не успели стать героями русской литературы, - их деяния, правда уже в негативном свете, отразила новая, советская литература.

В Советском Союзе

Знаки и в художественной, и в исторической литературе - вещь субъективная. А объективно, что бы ни говорили критики советского прошлого, большевистская революция и повторное завоевание Средней Азии Красной армией, отнявшей контроль над ней у местных феодальных властителей, а также у многочисленных местных националистов и поддерживавших их русских белогвардейцев, многое изменило в судьбах региона и населявших его народов.

Если созданный большевиками Советский Союз и был империей, то особого рода. Его создатели немало сделали для того, чтобы регион из военного форпоста и поставщика сырья стал равноправной частью огромного государства, объединенного идеей равенства всех трудящихся. Вопреки утверждениям сегодняшних идеологов среднеазиатских национальных государств, пребывание в составе СССР привело здешние народы не только к гипертрофированному развитию хлопководства и насилию над природой, результатом которого стало постепенное исчезновение Аральского моря и обмеление Амударьи и Сырдарьи. Результатом советской «колонизации» стало и появление здесь современной промышленности, авиастроения, крупных гидроэлектростанций, космодрома Байконур - символа советского освоения космоса. Да и создание оросительных систем, по-видимому, не следует расценивать однозначно; во многом именно благодаря огромным рукотворным рекам удалось избавить местные народы от засух и голода. И, конечно, население региона, где до большевистской революции число умеющих читать и писать определялось долями процента, стало практически поголовно грамотным. В каждой республике появилась собственная национальная интеллигенция. Благодаря целенаправленной политике властей СССР выдающиеся произведения литературы, архитектуры, прикладного искусства народов Средней Азии сделались доступными для всего населения многонационального Советского Союза.

Конечно, подобные размышления могут показаться банальной пропагандой, почерпнутой из советских учебников. Но от этого они не утрачивают правдивости. Мы приводим их лишь затем, чтобы подчеркнуть, что благодаря всем этим переменам Средняя Азия должна была стать если и не органической частью новой «большой России» - Советского Союза, то, по крайней мере, сменить роль колониальной окраины на что-то близкое, почти свое. В какой-то момент даже думалось, что так и будет. Слова популярной эстрадной песни о столице Узбекистана, Ташкенте, подвергшейся в 1966 году разрушительному землетрясению, - «Когда угрюмая стихия под ним взломала полземли, / Была с ним рядом вся Россия и все республики мои» - не стоит считать пропагандистским приукрашиванием действительности. Боль Ташкента воспринималась как своя людьми в разных концах бывшего Советского Союза.

Трансформации Средней Азии из колонии во что-то очень близкое, казалось бы, должно было способствовать еще одно очень важное обстоятельство. За годы советской власти в регион прибыли миллионы русскоязычных граждан со всего СССР. И то были уже не посланцы «белого царя» - чиновники, военные, купцы и фермеры, как во времена Российской империи, стоявшие над местным населением и во многом так и оставшиеся чужаками в иной культурной и религиозной среде. Новые переселенцы были либо специалистами, добровольно приехавшими поднимать отсталый край, либо рабочими, крестьянами, инженерами, работниками культуры, оказавшимися в Средней Азии вовсе не по доброй воле. То были раскулаченные крестьяне, горожане, сосланные по политическим причинам, целые народы, попавшие у сталинского режима в немилость (так, например, в среднеазиатской глубинке появились немецкие и корейские, а в Казахстане - немецкие и чеченские поселения), люди, эвакуированные из России во время Великой Отечественной войны.

Новые «колонизаторы» работали на тех же предприятиях, учились в тех же школах и вузах, что и представители титульных народов, - как равные с равными. Может быть поэтому для советских переселенцев и их детей, вне зависимости от этнических корней, Средняя Азия стала второй, а то и первой родиной. Вместе с тем для подавляющей части населения «корневой» России она так и не смогла стать «своей». Уже на закате брежневской эпохи, по мере загнивания советской системы, все более очевидной становилась линия отчуждения, отделявшая Россию от Средней Азии. Разоблачение махинаций тамошней номенклатуры, приобретших гигантский по меркам того времени размах, тиражировалось в детективных повестях и художественных кинофильмах. У обычных «работяг» из центральной России это создавало образ региона, где царит местный вариант «среднеазиатского марксизма» (по выражению героя одной из кинолент), который на поверку оказывается несколько измененным и осовремененным изданием традиционного для тех краев феодально-байского строя. И хотя номенклатурное хамство и вседозволенность становились все более очевидными на всей территории Советского Союза, в среднеазиатском варианте они воспринимались жителями России как нечто совершенно потустороннее. Так, шаг за шагом, Средняя Азия отдалялась от всей страны, становясь все более и более иной.

Кстати, разлом между местным и пришлым населением нарастал и в самой Средней Азии. Если в раннюю советскую эпоху русские пришельцы, в силу их образованности, воспринимались с уважением, то в годы позднего брежневизма, когда, казалось, уже не было недостатка в собственных управленческих, научных, культурных, да и просто квалифицированных рабочих кадрах, реплики вроде «Бери чемодан, уезжай в свою Россию!» - стали приметой повседневности. И «колонизаторы» стали потихоньку собирать вещи. Прежде всех на историческую родину потянулись немцы, греки, евреи. Они уезжали не только из Азии, но и вообще из СССР. За эмигрантами двинулась молодежь: уезжая учиться в российские города, многие больше никогда не возвращались домой. Словом, и здесь подтвердилась закономерность становления, развития и разложения колониальных империй. По мере повышения уровня образования и увеличения численности национальной интеллигенции формируется национальное самосознание жителей колоний, усиливается их стремление к большей самостоятельности и неприязнь к «бывшим хозяевам».

Горбачевская перестройка, способствовавшая резкому пробуждению национального самосознания, привела к еще большему отчуждению между азиатскими колонистами и титульными нациями. Но в Средней Азии это не приняло таких радикальных форм, как в прибалтийских республиках. И оккупантами русскоязычных граждан не называли. Поэтому выраженное осенью-зимой 1991 года нежелание руководства России сохранять Советский Союз с «чужими» среднеазиатскими республиками в его составе застало врасплох и местных политиков, и граждан. На самом деле среднеазиатские республики не хотели и не планировали выхода из СССР. Республиканская номенклатура была вполне удовлетворена постепенно расширявшимся объемом автономии, но никак не хотела остаться наедине с огромными социальными и экономическими проблемами региона, лишившись союзных и российских ресурсов. Но советская бюрократия в Москве сочла, что Союз есть смысл попытаться сохранить лишь при условии, если в нем останутся культурно близкие России славянские республики - Украина и Белоруссия, - но никак не Средняя Азия и Кавказ. А когда Украина сделала решительный шаг в сторону независимости, мнения руководителей среднеазиатских республик уже не имели никакого значения. Тем более никого не интересовало мнение простых граждан - ни уроженцев Средней Азии, ни 10 миллионов русскоязычных, 6,2 миллиона из которых проживали в Казахстане, а остальные - в среднеазиатских республиках.

Сфера влияния или родина враждебных мигрантов

В 1990-е годы Средняя Азия шаг за шагом снова становилась для России заграницей. Но уже совершенно не той, какой она была когда-то для Российской империи. Если тогда, во второй половине XIX - начале XX века, Россия шла в азиатские степи и пустыни, то теперь Средняя Азия пришла в Россию сотнями тысяч трудовых мигрантов, которых безработица на родине заставляет искать лучшей жизни на чужбине. Согласно переписи населения 2002 года, число постоянно проживающих в Москве таджиков выросло с 1994 года почти в 9 раз, а узбеков - в 3,5 раза. Правда, абсолютные цифры не так велики (таджиков - 35 тысяч на многомиллионный город), но ведь речь идет о постоянных и легальных жителях, нелегалов - в разы больше (например таджиков, по неофициальным данным, 200 тысяч). Выходцы из Средней Азии строят дома, метут улицы, подстригают газоны, они за копейки делают работу, которую россияне не хотят делать даже за большие деньги. Но это не мешает «местным» ненавидеть «пришлых»: согласно проведенному в 2005 году опросу «Левада-центра», почти треть россиян признавалась в негативном отношении к мигрантам из Средней Азии.

В новом распределении ролей Россия через массовое сознание своих обывателей вновь воспроизводит модель взаимоотношений между бывшими метрополиями и их колониальными владениями. Правда с одним существенным различием: наша страна, не прошедшая школу толерантности, относится к трудовым мигрантам с большей жесткостью и нетерпимостью, считая их не только культурно чуждыми, но даже враждебными элементами. По мере подъема национализма и державности в российском обществе, а также прихода к нам глобального финансово-экономического кризиса это отношение становится все более агрессивным. Средняя Азия начинает восприниматься как регион, откуда идут все новые и новые волны мигрантов, угрожающих культуре, самим перспективам сохранения России. В массовой российской культуре уже не находится места для среднеазиатских писателей и поэтов. Нет и романтического отношения к деяниям первооткрывателей и искателей приключений.

Что ж, последнее, может быть, и закономерно. Время героев-пионеров окончательно ушло. Жаль только, что в России до сих пор не оценили того, что среднеазиатские государства, где вследствие огромного социального неравенства и произвола новых постсоветских властителей постепенно набирает силу радикальный ислам, до сих пор не стали базой для проникновения религиозного экстремизма на российскую территорию - в отличие, например, от «родного» Северного Кавказа. А ведь при таком отношении они вполне могли бы стать. К сожалению, обывательское российское сознание этого факта не замечает.

Вместе с новыми политическими реалиями в сознание российского общества, точнее, его верхушечной части, пришло и новое восприятие Средней Азии. В сегодняшнем мире, где контроль над энергетическими ресурсами становится едва ли «магическим кольцом», дающим власть над всей планетой, государства Средней Азии из париев мировой политики постепенно становятся серьезными акторами, благорасположения которых добиваются все могущественные глобальные игроки: США, Китай, Европейский союз и, по старой привычке, Россия. Только почему-то российские верхи до сих пор уверены, что у них если не больше прав, то, по крайней мере, больше шансов добиться особой любви от среднеазиатских республик и их руководителей. Ведь подвластные им страны - это наши бывшие колонии, а ныне «зона привилегированных интересов». Но такая самонадеянность недальновидна и пагубна. И не только потому, что история знает множество примеров, когда бывшие колонии, добившись независимости, сразу же меняли друзей в мировой политике. Здесь достаточно вспомнить Индонезию, страны бывшего французского Индокитая, многие африканские колонии Великобритании. Да и сейчас некоторые наблюдатели замечают, как набирающий мощь Китай постепенно вытесняет Францию из традиционной сферы ее влияния в Африке.

Дело еще и в том, что правящие постсоветские элиты хорошо осознали, что, являясь держателями глобальных, по сути, экономических ресурсов, они могут неплохо устроиться в современном мире, диверсифицируя нефтяные и газовые потоки между несколькими глобальными потребителями. В конечном итоге такая политика устраивает и США, и Европейский союз, и, по-видимому, Китай. Ведь если энергетические аппетиты каждого из глобальных акторов будут удовлетворены, мир станет спокойнее и стабильнее. Но в России по-прежнему полагают, что у нас возможностей больше, ведь Средняя Азия - это почти наше...

Будущее дальнее зарубежье

Скорее всего, Средняя Азия в современном российском сознании, и в массовом, и в «элитном», будет становиться все более чужой. И вовсе не потому, что выходцы из среднеазиатских республик со временем якобы вытеснят россиян с рынков труда. Как раз наоборот. Что касается рядовых граждан среднеазиатских государств, то многие из них, зная о растущей неприязни к своим соотечественникам в России и имея альтернативу для работы или учебы, стремятся выбрать другую страну для своего временного, а может быть и постоянного проживания. Если к тому же Россия сама замедлит свое развитие, все более надеясь на выживание за счет природных ресурсов, то ее привлекательность среди соседей еще больше пойдет на убыль. Уже сейчас русский язык, бывший некогда объединяющим средством общения, начинает постепенно утрачивать свои коммуникативные позиции в Средней Азии.

Что же касается элит среднеазиатских стран, то, почувствовав себя самостоятельными игроками на мировой энергетической арене, они также начинают посылать своих детей не в российские, а в американские, европейские, японские, китайские, турецкие университеты. Со временем это приведет к тому, что государства Средней Азии станут для России окончательно чужими, обычным «дальним зарубежьем». Конечно, остается только надеяться, чтобы это было мирное, спокойное зарубежье, которое не захватила бы волна исламского фундаментализма, агрессивно смотрящего на соседние государства и территории. В ином случае в России могут ожить и набрать популярность всевозможные расовые теории, почерпнутые из эпохи колониальных захватов. Только теперь, утратив элементы мессианизма, они скорее обретут охранительно-защитную окраску, способствуя консервации откровенной архаики в политической и культурной жизни страны.