Со дня выхода в свет двух книг Владимира Арсеньева «Дерсу Узала» и «По уссурийской тайге» прошло 90 лет. Как и все великие книги, они по праву заняли свое место в мировой и русской литературе, не теряя своей актуальности и сегодня – с той поры, когда Арсеньев сделал свою первую запись в полевом дневнике о встрече с Дерсу, охотником из рода Оджал. А фильм Акира Куросавы «Дерсу Узала» вошел в сокровищницу мировой кинематографии.

Образы, созданные в фильме тувинцем Максимом Мунзуком и Виталием Соломиным, уроженцем Забайкальского края, само великолепие уссурийской тайги вновь и вновь будут напоминать о красоте и хрупкости природы и человеческих судеб. Это ветер и солнце, играющие в кронах деревьев, стремительные реки, могучий амба-тигр – подлинный хозяин этих мест, пурга на острове озера Ханка, где два человека спасаются от стихии, согревая друг друга, казаки, поющие старинную народную песню об орле, глядя на поднимающегося на вершину сопки Дерсу…

Уйти к Дерсу

Революция, война и личная трагедия, когда за одну ночь бандиты убили на Украине отца, мать, братьев и сестер, все более отдаляли Арсеньева от современности и мира людей. И в своих последних записях в дневнике он писал: теперь у меня одно желание – уйти к Дерсу. И на память приходит та, другая запись о второй встрече со своим проводником: «Я шел радостный и веселый. И как было не радоваться. Дерсу опять был со мной».

– Стреляй не надо! Моя люди!- послышался из темноты голос и через несколько минут к нашему огню подошел человек. Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи и такие же штаны. На голове у него была какая-то повязка, на ногах унты, за спиной большая котомка, а в руках сошка и старая длинная берданка. «Здравствуй, капитан», –- сказал пришедший, обратясь ко мне. Затем он поставил к дереву свою винтовку, снял со спины котомку и, обтерев потное лицо рукавом рубашки, подсел к огню.

Эта встреча охотника-гольда Дерсу Узала и путешественника, исследователя, офицера русской армии Владимира Арсеньева 3 августа 1906 года в бескрайней уссурийской тайге связала их на два года, а они сами навсегда остались неразрывными в памяти человечества.

С той поры ночной костер в тайге объединил этих двух людей, по сути, из двух разных миров. Экспедиции 1906-1907 гг., тысячи километров по горам Сихотэ-Алиня стали не только исследованием новых земель, но и своего рода путешествием друг к другу, к гармонии с природой и к гуманизму. Каждый день раскрывает сердца охотника-гольда и русского офицера и в конце записей они словно сливаются в одно. При этом внутренним центром всего повествования и нравственным эстетическим мерилом остается Дерсу.

«Но всего замечательнее были его глаза. Темно-серые, но не карие, они смотрели спокойно и немного наивно. В них сквозили решительность, прямота характера и добродушие», – подмечает Арсеньев. С какого-то времени и сам Арсеньев начинает смотреть на мир, на людей глазами Дерсу, внутренне восхищаясь цельностью, стойкостью и добротой своего проводника. Теперь и для него, строгого ученого и военного, тайга становится живой и ранимой. «Эта земля, сопка, лес – все равно люди», – вспоминает он слова Дерсу, стоя на вершине хребта и вглядываясь в синеющие дали. «Дерсу, – спросил я его, – что такое солнце?». Он посмотрел на меня недоумевающе и, в свою очередь, задал вопрос: «Разве ты его никогда не видел? Посмотри!» – он указал рукой на солнечный диск, который в это время поднялся над горизонтом…

Все встречи и испытания отныне становятся общими для капитана и его проводника, и общей становится оценка всего происходящего. И тогда, когда, покидая фанзу, Дерсу оставляет там дрова, соль, спички и еду: «Какой-такой другой люди ходи, балаган найди, сухие дрова найди, спички найди, кушай найди – пропади нету», и тогда, когда отводит ружье капитана от ненужного выстрела. Правдиво и с некоторой горечью описывает Арсеньев встречу со староверами, которые, придя на реку Амагу, не стали притеснять туземцев, а наоборот, помогли им и начали учить земледелию и скотоводству: удэхейцы научились говорить по-русски, завели лошадей, рогатый скот и построили баню.

Как писал Арсентьев, «старовер говорил с гольдом таким приятельским тоном, как будто они были давно знакомы между собою. Они вспоминали каких-то китайцев, говорили про тазов и многих называли по именам. Гольд отвечал и смеялся от души. Старик угощал его медом и калачиками. Мне приятно было видеть, что Дерсу любят». И в то же время: «Хороший он человек, правдивый, – говорил старовер, – одно только плохо – нехристь он, азиат, в бога не верует. У него и души-то нет, а пар». Когда Арсеньев вышел от старовера, он увидел Дерсу. «Ты куда?» – спросил я его. – «На охоту, – ответил он. – Моя хочу один козуля убей – надо староверу помогай, у него детей много. Моя считал – шесть есть». «Не душа, а пар» – вспомнились мне слова старовера.
С болью видит Арсеньев, как хищнически грабят тайгу браконьеры – китайцы, хунхузы, переселенцы, рубят леса и зверь уходит. «Жилось там хорошо, пока не пошла «шуга». «Какая такая шуга?» – спросил я. – «А переселенцы, хохлы, «саратовские», мастеровые и прочие. Мы их шугой зовем, – ответил старовер, – разврат они приносят, пьянство, кражи, ругань, ссоры, леность. Поверишь ли, в поле ничего нельзя оставить: плуг оставишь – украдут, коня – уведут, корову – зарежут, сено из зародов и то стали воровать. Жить здесь в краю можно хорошо: лишь бы подальше от людей. Знай работай не ленись».

А уклад жизни туземцев безвозвратно разрушается, и сами они спиваются и деградируют. Простодушие, открытость, невозможность приспособиться к ставшей сложной для них жизни ввергает их в нищету. Примечательна в этом плане встреча Арсеньева с удэхейкой: «Она принесла небольшую берестяную коробочку, украшенную орнаментами. В этой коробочке бумажных денег было рублей сорок. Подавая мне коробку, она сказала, что муж ее предпочитает серебряные деньги бумажным. Я хотел разменять деньги помельче и, положив десятирублевую бумажку ей на колени, стал отбирать из коробки рублевки. Вдруг я увидел на глазах ее слезы. «Что такое?» – спросил я гольда. – «Она говорит, – ответил мне Дерсу, – что ты дал ей одну бумажку, а из коробки взял десять...». Чтобы успокоить ее, я положил рублевые бумажки обратно, взял свою десятирублевку и подарил ей новый серебряный полтинник. Тревога мигом сбежала с ее лица, сквозь слезы она улыбнулась…».

Во время своих экспедиций Арсеньев нанес на карту и обследовал территорию в несколько десятков тысяч квадратных километров, дал подробное геологическое, топографическое, этнографическое описание Уссурийского края – «страны Удэхе», открыл и описал 228 археологических памятников края… Он по существу открыл целый народ, впервые в науке доказав этническую самостоятельность «лесных людей» – удэгейцев, а также внес свой огромный вклад в изучение нанайцев, эвенков, коряков, ительменов.

Бурятский Дерсу

Сегодня мало кто знает, что был и у нас в Бурятии свой Дерсу. В 1930 году приехала в горную Закамну молодой геолог Мария Бесова. Для нее, коренной москвички, эти неизведанные края были так же прекрасны и загадочны, как уссурийская тайга для Арсеньева. И здесь она познакомилась с охотником из улуса Хортой Шампи Ямпиловым. Предопределенность их встречи была и в том, что сам Шампи, исходивший Хамар-Дабан, речки, пади, приносил домой необычные камни.

Рассказывает Владимир Дымпилович Цыренжапов из с. Баянгол, много лет проработавший охотником в госпромхозе, шахтером, водителем:

– В детстве мы заходили в маленький домик Шампи, и у него на столе всегда были разложены камни, целая коллекция. Это был длиннобородый высокий старик, пользовавшийся огромным уважением у односельчан. А еще он имел право «брызгать» духам тайги и гор для удачной охоты – Хангайн сэржэм ургэдэг байга. Однажды местные охотники пришли к нему с просьбой «побрызгать» на чужих промысловиков, чтобы у них не было добычи. Старик Шампи ответил: «Вы не растили и не кормили этих зверей. Тайга принадлежит всем, и Хангай дает тому, кому пожелает». Это был мудрый и справедливый человек, великий охотник и даже в старости, когда он на своем жеребце приезжал за хлебом в поселок Баянгол, все в магазине расступались, пропуская его без очереди.

В 30-е годы XX века были открыты основные месторождения полезных ископаемых в Закаменском районе – вольфрам и молибден на Инкуре, Холтосоне, в бассейне реки Гуджирка, каменный уголь в Баянголе, Сонгино, Хара-Хужире. И во многом это заслуга Марии Бесовой и ее проводника Шампи Ямпилова, которые где пешком, где на лошадях исходили не одну сотню километров по труднодоступным местам, испытывая все лишения таежной жизни.

Сохранилось воспоминание о том, что после маршрутов в холодные дни Шампи согревал у себя на животе замерзшие ноги начальницы их маленькой геологоразведочной партии. Шампи Ямпилов считается сооткрывателем баянгольских углей. В своем дневнике Бесова писала об этом открытии: «Странная картина предстала моим глазам. Широкая древняя долина реки Сонгино покрыта базальтом, излившимся, видимо, из вулканического конуса. Вокруг на сотни километров – изверженные породы. Откуда они взялись, эти обломки углей? Не иначе как принесены рекой сверху. Я поделилась этой мыслью с Шампи. Мы долго стояли и глядели вверх против течения реки – каждый со своими думами. Мне представлялись там молодые угленосные пласты, а Шампи… Шампи вспоминал, что несколько десятков лет тому назад, когда он еще был молод и охотился там на сохатого, в обрыве скалы видел черные камни. Экспедиция, которую теперь повел Шампи только ему известными тропами вверх по р.Сонгино, и привела к месторождению…».

Годы, проведенные вместе в горах и тайге, навсегда скрепили дружбу этих двух людей – тогда еще совсем юной девушки и уже немолодого следопыта, охотника. Шампи неоднократно ездил в Москву, где Мария Бесова, уже известный ученый, заслуженный геолог, лауреат Государственной премии, оказывала ему самый радушный прием и два раза возила его на отдых и лечение в Сочи.
Шампи Ямпилов умер в 50-годах в возрасте около 80 лет. В 1980 году Мария Бесова приезжала в Закамну поклониться его могиле, посетила Джидакомбинат и встретилась с сыном Шампи – Шойжамсой. Сегодня в Музее трудовой славы Джидинского вольфрамо-молибденового комбината хранятся личные вещи Ямпилова и его кремневое охотничье ружье, которое, говорят, не знало ни одного промаха.