Повысить уровень научных требований на всех этапах оценки кандидатских диссертаций, увеличить срок технической аспирантуры до четырёх лет, закрепить за аспирантом статус исследователя и платить ему не стипендию, а зарплату за научную деятельность – возможно, эти меры смогут изменить катастрофическую ситуацию, характерную для нынешней российской аспирантуры, считает председатель Высшей аттестационной комиссии (ВАК), декан биологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, академик Михаил Кирпичников.

О среднем арифметическом

Аспирантура, которая сегодня существует в России, очень разная. Аспирантура в Московском государственном университете – это одно, в Высшей школе экономики – немного другое, в академическом институте – третье, в каком-нибудь энском вузе – совсем иное. Не учитывать это, говорить о российской аспирантуре вообще, всё равно, что рассуждать о средней температуре по больнице. Однако если оценивать даже такое среднее значение, то понятно, что с аспирантурой у нас беда.

На мой взгляд, первая проблема аспирантуры состоит в том, что задана абсолютно неправильная пропорция по специализациям.

По своему составу (имеется в виду количество аспирантских мест в естественных, технических, медицинских и социогуманитарных науках) российская аспирантура абсолютно не соответствует ни запросам общества, ни потребностям государства в подготовке специалистов.

То, что произошло, иначе как профанацией назвать нельзя: за 12–15 лет количество аспирантов в России выросло почти в три раза: с 60 до 150 тысяч человек.

При этом 50 процентов из них задействованы в общественных и гуманитарных дисциплинах, а учёных, работающих в этой области, – всего шесть процентов от общего числа исследователей. Представляете, шесть процентов готовят 50 процентов!

Я не отрицаю объективных причин такой диспропорции. Понятно, что в начале девяностых годов уже прошлого века в новой России лучше и проще было не переделывать старых экономистов, юристов, социологов, а готовить новых. Также я не пытаюсь оспаривать тех социологов, философов, науковедов, которые говорят, что XXI век – век знаний, где самое главное человеческий капитал и наиболее востребованы гуманитарные технологии. Это объективная вещь, которая свидетельствует о повышении роли общественных и гуманитарных дисциплин и необходимости приоритетной подготовки кадров именно в этих сферах, но не до такой степени, чтобы они превышали все технические, естественные, медицинские и сельскохозяйственные науки вместе взятые!

Вторая проблема аспирантуры – это так называемые стипендии.

Может ли нынешний аспирант всё своё время посвящать только научной деятельности? Конечно, нет. На те полторы, две, максимум три тысячи рублей (с учётом всех надбавок) невозможно заниматься серьёзными исследованиями. Наукой нельзя заниматься в свободное от работы время. Потому в поредевшей очереди выстроившихся в науку мы сегодня не видим многих способных, талантливых людей. Они оказываются либо за границей, либо в других сферах деятельности.

Я считаю, что одна из основных мотиваций настоящего учёного – потребность познать то, что не познано до него. Он без этого жить не может, как здоровый человек – без пищи. Представляете, что происходит, когда такой  исследователь оказывается в жёстких экономических условиях? Это трагедия! Я вообще не понимаю, как можно в таком случае говорить о каком-то социальном минимуме, который даже ниже прожиточного?

Полагаю, что устанавливать для всех аспирантов равный размер стипендии также социально неправильно, потому что отдача от каждого из них разная.

Государство, конечно, озабочено проблемой повышения этих выплат. Но мне кажется, что выйти на приемлемые цифры вряд ли удастся. Сегодня говорят о десяти тысячах рублей. Я считаю, что это мало. Аспирант должен не на разгрузке вагонов (правда, сейчас, наверное, никто вагоны не разгружает, подрабатывают в других местах) зарабатывать то, что ему не хватает, чтобы снимать квартиру или создать семью, а получать нормальную зарплату как научный сотрудник.

Обратите внимание, что в последние пятнадцать лет общее количество аспирантов росло за счёт высшей школы: во многом тех учебных заведений, которые превратились из техникумов в вузы. В Советском Союзе было 680 высших учебных заведений, а сейчас вместе с филиалами только в России существует более двух тысяч университетов. При этом в исследовательских организациях число аспирантов практически не менялось (15–17 тысяч человек). Если принять модель, при которой человек в аспирантуре будет сидеть не на социальных надбавках, а на научных работах от реальных заказов экономики и самой науки, то аспиранты станут концентрироваться там, где есть сильные школы, которые способны зарабатывать гранты.

Третья проблема, связанная с аспирантурой, – это необходимость повышения в ней исследовательской составляющей.

Дело в том, что подготовка кадров высшей квалификации у нас во многих случаях стала только образовательным процессом. Конечно, человек должен учиться всю свою жизнь, но формы этого образования разные. Докторантуру, например, точно нельзя назвать образовательным процессом, хотя она и подразумевает участие в работе семинаров, посещение лекций и т.д. То же, может быть, чуть менее жёстко, можно сказать и об аспирантуре.

Не люблю ссылаться на Запад, но даже там перед теми, кто готовит PhD, сегодня ставится задача более высокой доли научной составляющей в их диссертациях.

В этом смысле при всех спорных последствиях введения в России классической двухуровневой системы высшего образования

обучение в магистратуре, с одной стороны, позволит перенести часть (я подчёркиваю – только часть) образовательной компоненты из аспирантуры в магистратуру и получить действительно классное современное образование, а с другой – создать фундамент для академической карьеры и последующей аспирантской работы.

В аспирантуре человек в полной мере будет погружаться в самообразовательный процесс: участвовать в специализированных семинарах, в том числе глубоко изучать то, что делается в его области исследований за рубежом. Он сможет в большей степени сосредоточиться на исследовательской работе, чтобы получить результаты не впервые в родном институте или университете, а впервые в мире.

Четвёртая проблема российской аспирантуры связана с недостатком времени у аспирантов для подготовки реальной работы серьёзного уровня, особенно в области технических и естественных наук. Этот вопрос тоже частично решается введением магистратуры.

Система аттестации, в которой я имею счастье работать несколько лет, даёт очень интересную картину той ситуации, которая сейчас наблюдается в аспирантуре. К сожалению, мы можем её только отражать, хотя на самом деле должна быть обратная связь – для того чтобы ВАК влияла не только на аттестацию, но и на подготовку кадров.

Результаты аттестации показывают, что время, затраченное для написания научной работы в тех или иных сферах деятельности, – разное. Так, интервал между кандидатской и докторской диссертациями в области технических наук составляет около десяти лет. В сфере естественных дисциплин он равен шести–восьми годам, а на написание работы по социогуманитарной тематике требуется три–пять лет. Если диссертация была сделана менее чем за три года, особенно когда человек постоянно занимается какой-то иной деятельностью, а не наукой, то следует самым тщательным образом исследовать вопрос о том, насколько самостоятельно она была подготовлена.

Кстати, существование проблемы дефицита времени для подготовки качественной кандидатской диссертации понимается всеми. Министерством образования и науки РФ уже представлен на рассмотрение проект закона, в котором легитимизируется четырёхлетняя аспирантура по ряду специальностей.

О модернизации системы аттестации

В настоящий период мы готовим предложения по модернизации системы аттестации. Главным здесь должна быть легитимизация общественно-государственного характера аттестации, когда всеми сутевыми вопросами аттестации занимаются профессиональные корпорации. За государственными структурами должно остаться лишь организационное обеспечение этого процесса. Очевидно, одно из её магистральных направлений модернизации – постепенная диверсификация требований. Чтобы быть правильно понятым, приведу конкретный пример.

С одной стороны, есть традиционная научно-педагогическая аттестация, с другой – существует практика оценки в рамках научно-педагогической аттестации по существу не научных, а бизнес-административных работ. Проекты каких-то законов, правил, которые, будучи реализованными, могут быть важнее многих диссертаций. Но это неправильно, это другой жанр, это не наука. Это нечто, что должно идти параллельно (раз существует такая потребность в обществе) с научно-педагогической аттестацией, но по другим правилам. На Западе есть некие аналоги такой практики аттестации, скажем, доктор бизнес-администрирования или МВА.

Наша система научно-педагогической аттестации также созрела для диверсификации (по профилю). Что имеется в виду: аттестация в области техники – совсем не то, что система оценки в сфере медицины или естественных наук. Я уже не говорю об особенностях социогуманитарной сферы. Поэтому и требования к соискателям должны быть разные. При этом хотелось бы сразу подчеркнуть, что речь идёт о длительных процессах, которые потребуют многих экспериментов, создания новой нормативной базы и т.д.

Почему мы именно сейчас заговорили о модернизации системы аттестации?

С 2006 года по сегодняшний день завершён определённый этап работы по наведению порядка в системе аттестации. Этот этап абсолютно осознанно характеризовался отсутствием институциональных преобразований. Мы заставляли законы, пускай плохие, работать; убирали такие непонятные вещи, как разовые диссертационные советы, сети резервных советов; формировали публичную ответственность (добиваясь того, чтобы за плохую работу отвечал не только диссертант, но и его руководитель и диссертационный совет), в целом пытались сделать систему аттестации максимально прозрачной.

Сейчас стало возможным говорить об институциональных преобразованиях: легитимизации общественно-государственного характера работы системы аттестации, переводе всего комплекса вопросов персональной защиты на уровень институтов и университетов, упрощении признания защит в зарубежных университетах и т.д. Тем не менее наведение порядка, как важнейшая задача, не снимается с повестки дня по той простой причине, что подметать надо каждый день.

Этот период (с 2006 года по настоящее время) я неслучайно называю этапом, потому что мы завершили его в августе внесением поправок в два закона: о высшем послевузовском образовании и о науке. Понятно, что эти поправки – цепь компромиссов. Но нам удалось:

во-первых, конституировать саму Высшую аттестационную комиссию, которая в российском законодательстве отсутствовала с 1991 года; во-вторых, сделать важный шаг в перемещении нормативной базы системы аттестации кадров высшей квалификации из-под «крыши» образования под «крышу» науки.

Известно, что в 1998 году при очередной реструктуризации нашей системы управления аттестация перекочевала под нормативную базу образования. Вследствие этого существенно потерялся научный жанр. Старая диссертация стала отличаться от новой, как сочинение от изложения.

Поправки, сделанные на этапе наведения порядка, и позволили нам усовершенствовать управление системой аттестации. В 2004 году очередная реформа передала организационное обеспечение ВАК – Рособрнадзору. Появилось дополнительное звено, что практически всегда ведёт лишь к усложнению управления. В новой версии закона организационное и материальное обеспечение ВАК возложено непосредственно на Министерство образования и науки РФ.

О списке ВАКовских журналов

В начале 2001 года появился список ВАКовских журналов. Это была вынужденная, но необходимая мера. На самом деле подобный список существовал ранее и достаточно долго, но он не работал, поэтому о нём особенно не говорили. В 2006 году мы заставили «список ВАК» работать, причём с самого начала было понятно, что это мера временная. С одной стороны, надо было навести порядок с планкой, определявшей требования к качеству диссертаций. С другой – неправильно иметь какой-то специальный список; надо, чтобы научные результаты публиковались в журналах, которые признаны в публичных базах цитирования научных публикаций типа WoS, Scorpus, Pubmed, Chemical Abstract и других.

До конца этого года мы будем иметь очередную итерацию этого списка, но

к 2013–2014 годам (горизонт может меняться) вообще от него откажемся. То, что «списка ВАК» не будет, уже решено. Его место займут публичные базы цитирования.

Почему мы не сделали это сразу? Потому что в базах цитирования из обсуждаемых более чем двух тысяч российских журналов на тот момент могло оказаться всего лишь 300–400. Скандал! Мы сумели своим действием обеспечить тренд российской научной периодики в этих международных базах цитирования. Это благое дело и, может, даже более важное, чем прямое назначение «списка ВАК» как одного из эффективных инструментов независимой научной экспертизы.

Одно из позитивных последствий данного списка заключается также в том, что мы объявили: иностранные журналы – это такие же журналы, как наши. Здравомыслящему человеку и так понятно, что публикации в Science или Nature точно более значимы, чем в вестнике любого университета. Но, тем не менее, вопрос отношения к мировым научным изданиям дискутировался до 2005 года.

О диссертационных советах

В 2004 году в России существовало четыре с половиной тысячи диссертационных советов. Сегодня их чуть больше трёх тысяч. Сокращение на треть произошло в основном за счёт нескольких шагов. Во-первых, была изменена политика в отношении кандидатских диссертационных советов, число которых кардинально было решено сократить, ведь в них качество работ всегда ниже, чем в докторских советах. Но страна у нас большая, наука плодится кластерами, а не размазывается ровным слоем по всей стране. Поэтому есть регионы, где мы просто не наберём докторов наук для диссертационных советов. В таких регионах кандидатские советы были сохранены. Если в 2004 году их было полторы тысячи, то сейчас около 70.

Также был уничтожен институт разовых советов – практика создания совета под определённую защиту. Ликвидировали мы и сеть резервных советов (их было порядка тысячи). Около 15–20 процентов из этого числа мы перевели в основную сеть, причём это было сделано практически бескровно. Кроме того, по нашей инициативе был проведён пересмотр научных специальностей.

Сейчас в Высшей аттестационной комиссии действует железное правило: два серьёзных предупреждения (например, если кандидат или доктор наук не прошёл через ВАК) – и совет прекращает свою деятельность. Это оказалось очень действенным. Появился эффект «красного света»: все поняли, что ещё одна ошибка – и совет будет закрыт.

Мы также выступаем, я уже упоминал об этом, за передачу персональной аттестации на уровень конкретных организаций, конкретных диссертационных советов. Вопреки досужим мнениям, ВАК при этом безработной не останется. У неё просто изменятся функции.

Сегодня Высшая аттестационная комиссия имеет дело с 35–40 тысячами персональных дел и ещё пятью–семью тысячами заявок на советы. Я утверждаю, что не формально на федеральном уровне такой объём работ сделать невозможно. Пусть лучше ВАК контролирует деятельность трёх тысяч диссертационных советов и заботится о развитии системы аттестации в целом. Это будет гораздо более эффективная мера повышения уровня аттестации, которая, в свою очередь, является мерилом качества подготовки кадров.

Но когда я говорю, что персональную защиту надо переносить в конкретные организации и диссертационные советы, то имею в виду процесс, а не единичный и единовременный акт. Горизонт этого процесса – минимум с десяток лет. Однако начинать надо сегодня, чтобы потом не рубить топором и не делать революцию.