Главный недостаток прозы Сенчина очевиден: все его повести и романы совершенно неотличимы друг от друга. Различие может возникать лишь в материале, на котором автор в этот раз решил опробовать свою холодную, безвольную интонацию. Метод у Сенчина действительно оригинален: он пишет настолько плохо, настолько антихудожественно, что это вызывает необъяснимый, казалось бы, кайф. При этом непросвещенный читатель, конечно, будет принимать прозу Сенчина за чистую монету, не видя в его реализме никакого подвоха. Для буквальной веры в события, описываемые в тексте, у Сенчина сделано очень много: здесь он похож на Гришковца, с которым его вообще роднит столь же много, сколь и разъединяет, несмотря на кажущуюся дикость такого сопоставления. Главная же общая черта Сенчина и Гришковца – наивность, обескураживающая настолько, что предположения о ее искусственной природе возникают сами собой. Ну ведь невозможно в начале 21 века писать так, как пишет Сенчин! Не нужно бросаться на его защиту: сам бы с удовольствием бросился. Обаяние его текстов в самом деле очень велико, и именно к разгадке прелести этой плохописи я и пытаюсь приблизиться. Но освободитесь на секундочку от литературно-панковских чар Сенчина, попробуйте сбросить морок, и вы увидите, какая чудовищная пошлятина та же «Информация».

Или отсутствие общественной жизни настолько крепко загнало нас в жизнь частную, что нас действительно захватывают приключения рекламного агента, который в 17 лет был ах какой революционер, а теперь скурвился, с тоской вспоминает юность, не решается выгнать непонятно с чего вселившегося приятеля из своей квартиры, не решается сказать своей сумасшедшей женщине, что больше не может с ней быть (ясное дело, потому, что она хорошо занимается сексом, «угадывает все его желания»), спьяну брякает своей бывшей, что «закажет» ее, спасается от ее нового мужа, спасается от родителей все-таки брошенной истерички, спасается от мужа постаревшей и потолстевшей подруги молодости, с которой непонятно зачем переспал – не решается, спасается, спасается, не решается, спасается, не решается... Неужели это интересно?!

Да.

К сожалению, страсть как интересно.

Герой Сенчина – а он у него всегда один во всех романах, повестях и рассказах – существо уникальное и в каком-то смысле архетипическое. Если как следует задуматься о масштабах этого героя, можно прийти к выводу, что Сенчин прямо-таки великий писатель. Главная черта этого героя – даже не «пошлость пошлого человека», а что-то, чего я не могу нащупать, сформулировать. Может быть, засоренность сознания избыточной информацией? Отсутствие внутренней свободы и другие беды, вытекающие из этого. Не знаю. Одно можно сказать точно: этот герой живет в каждом из нас. Но вот замечать в себе этого героя очень не хочется, долго думать о нем невозможно: становится очень тоскливо. Как следует написать о нем никто до сих не удосужился по очень простой причине: мы пишем именно для того, чтоб от него убежать. Мы применяем гипноз искусства для медитации, наслаждения. Сенчин поступил хитрее: он поставил этот гипноз на службу психотерапии. С помощью этого гипноза он достал самую дрянь, депрессию, искупив этим, возможно, депрессию своих читателей.

Самая распространенная причина депрессии – маниакально-депрессивный синдром. У него есть две стадии: собственно, маниакальная и депрессивная. И именно маниакальной стадии не хватает прозе Сенчина. Если бы от депресии автора качало к экстазу – к тому, который испытывал больной герой рассказа Чехова «Черный монах», то в его творчестве появились бы проблески задора, фантазии и поэтического увлечения, которых ему так не хватает. Хочу подчеркнуть, что употребление медицинских терминов является здесь все же условностью, используемой для разбора прозы, а не точной медицинской характеристикой, и относится не к Роману Валерьевичу Сенчину, а к его романам и повестям и образу их автора.

Однако уже подмечалось, что реализм Сенчина обманчив еще и потому, что при описании действительности этим методом подчеркивается лишь то, что позволяет реализовать депрессивное мироощущение, присущее автору. (В аннотации к «Московским теням» процитирован Денис Спиридонов: «Где другие цвета?» – возмущалась толпа. «Другие, – осматривался задумавшийся было автор, – не вижу». Вот именно – не видит. Типично для депрессии.) Рискнем предположить, что в своей прозе Сенчин сознательно отказывается от элементов, соответствующих подъему и воодушевлению, которые при естественном положении дел, кажется, неизбежно должны были бы возникать. Сенчин все же отражает не индивидуальное, а коллективное сознание. Последние 7-10 лет наше общество в целом, безусловно, находилось в состоянии депрессии, пусть и успешно заедаемой. Признаки подъема начали появляться лишь недавно, да и то подъемом все это выглядит лишь на фоне уже привычного мертвого штиля. В то же время для тех, кто по каким-то причинам оказался в противофазе, в современном литературном процессе есть Захар Прилепин, который, напротив, описывает непрерывный, стремящийся к потерянному раю истерический подъем. Если сложить Сенчина и Прилепина вместе, получится цельный портрет невротика с чередованием мании и депрессии. Причина подобного разделения ролей, видимо, кроется в том, что бренду предписывается цельность, а современный успешный писатель – всегда бренд.

2

Сравнение «Информации» и «Тувы» выявляет важный контрапункт в работах Сенчина: разницу между прозой и публицистикой. Вполне естественно, что в публицистике Сенчин теплее и гуманнее, чем в прозе. Публицистика, вроде бы, – жанр полемический, сухой, и вообще она больше от головы, то ли дело проза, которая из самой души. Тем не менее в жанре fiction писатели обычно позволяют себе возможно больше тьмы, а в публицистике предстают как «воины света и добра».

Герой прозы Сенчина, очень часто изображаемый от первого лица, а в романе «Вперед и вверх на севших батарейках» – совершенно не отличимый от автора, выглядит порой настоящим монстром на фоне интеллигентного московского писателя, автора статей в толстых журналах и очерков типа «Тувы», и понимание причин этой разницы могло бы многое рассказать о Романе Сенчине – и как о писателе, и как о человеке.

Метафоры у Сенчина всегда не выходят за рамки бытового языка: это не метафора, это «выражение такое». Такой реализм может служить хорошей прививкой, причем прописанной именно самым ярым сторонникам поэзии, метафизики и вообще волшебств. Тоска и обаяние Сенчина завораживают. Пошлость самого способа его повествования, которую любят в нем ругать, – завораживает тоже. Сенчин, повторяем, сознательно отсекает всё, что не укладывается в выбранный им реалистический метод. Он последовательно отбирает приметы повседневного, плоского, одномерного существования. Что-то мазохистское есть в сладковатом самоистязании и того, кто пишет эти книги, и тех, кто их читает. В текстах Сенчина вроде бы «выключена» культура, хотя так кажется только с интеллигентской точки зрения. На самом деле культура рабочих людей, живущих на окраине или в провинциальном городе, бережно воссоздается Сенчиным в каждой строке.

Эти рабочие люди, или люди, думающие, как рабочие, похожи друг на друга в главном: они слабы. Сенчин в своей прозе угнетает слабость, издевается над ней, и ничего жестокого в этом нет, потому что ненавидит и угнетает он её прежде всего в самом себе. Самое точное определение, до сих пор данное Сенчину – «последний советский писатель». Потенциала Сенчина вполне хватит на то, чтобы закрыть, наконец, советскую литературу, захлопнуть дверь снаружи. Слабый житель империи, работающий на начальство и уверенный, что «государство его не оставит» – это любой герой Сенчина в прошлом. А государства этого уже нет – и оно оставило уже всех.

У интеллигенции с советской властью были свои счеты – я не застал, сужу по устным и письменным свидетельствам – интеллигенция думала и чувствовала, нарушая монополию власти на духовную жизнь своих подданных. У героев Сенчина этих счетов быть не может: они демонстративно неинтеллигентны, рефлексия их упрощена. При этом чувствительность автора к интонации, ритму жизни и культуре тех самых «простых людей» заставляет представлять его себе человеком образованным и устроенным достаточно тонко.

Впрочем, отсутствие «большой культуры» в книгах Сенчина, подчеркнутую «простоту» и «народность» их героев легко объяснить панк-составляющей автора. Отсюда же и отрада, с которой Сенчин смакует серость и бездарность окружающего мира. Собственно, из диалектической борьбы-слияния желания быть исправной шестеренкой общества и желания заклинить, восстать, обратить всё против себя и высекает Сенчин свое вдохновение.

Отношение к семье такое же – смесь потребности в ней и бунта. Герой Сенчина не может жить для себя, ему нужно, чтобы все было нормально, прилично, «как у всех». Вообще, отрицательная мотивация, если уж делать отступление в психологию, постоянно преследует героев Сенчина. Они никогда не задумываются о том, чего же они, собственно, хотят. Главное – спокойствие и стабильность. Немудрено, что Сенчин стал чуть ли не главным писателем зрелых двухтысячных. На его примере хорошо видна необычность момента: власть и народ, в общем, договорились о ценностях. Эта та самая пресловутая «колбаса». В «Елтышевых» есть сцена, когда все в очередной раз переходит на следующую ступень отчаянья и нищеты, а по телевизору выступает энергичный, уверенный президент, обещающий всем стабильность и конкурентноспособность. Безусловно, здесь чувствуется раздражение властью. Но раздражение это идеологически не подкреплено и обусловлено чисто экономическими причинами. Как говорит одна видная молодая деятельница оппозиции, свободу отняли, а колбасу взамен не дали. Народ же всегда хочет хлеба, и в смысле выражения этих чаяний, «Елтышевы» – подлинно народный роман. И дело не в том, что я лишен эмпатии – таких елтышевых, выживающих в тяжелейших условиях, действительно много, и хлеб им действительно гораздо важнее свободы. Но, к сожалению (и тут обойдемся без обобщений, дабы не провоцировать народный гнев), героям романа «Елтышевы» можно давать сколь угодно много хлеба, но они ничего не захотят, кроме еще большего количества хлеба.

3

Интересно вот что: есть ли у Сенчина генезис в литературе XIX века? Исключаем из рассмотрения реалистов – с жанровым генезисом все понятно, говорить об этом не интересно. Так вот: Сенчин – прямой, хоть и далёкий, литературный потомок Гончарова. Все его герои вышли из Обломова, только беда Обломова была в том, что душ всего триста и доход на две тысячи в год уменьшается, а этим людям порой и есть нечего. Отнимите у Обломова богатство и внутреннюю культуру, и получится Елтышев или герой романа «Информация». Кто-то скажет: «Да если из Обломова вычесть мировоззрение и статус, что ж останется?» Останется трусость, постоянно преследующий страх: «что из этого выйдет? что люди скажут? да как же это так вдруг с квартиры съехать?» и так далее. Страх, слабость, абсолютная покорность любой силе – вот из чего состоит один из добрейших, обаятельнейших персонажей нашей классической литературы. И того, и другого у персонажей Сенчина в избытке.

Однако самого Сенчина в трусости не упрекнешь. Он настолько не боится быть плохим писателем, что уже поэтому является писателем хорошим, сильным.

Особый случай – сенчинская малая проза, сконцентрированная в сборнике «Иджим», заглавный рассказ которого неожиданно не содержит авторской ненависти ни к герою, ни к читателю, ни к самому себе – ненависти, Сенчину очень присущей. «Иджим» – чистейшее, хрупкое повествование о шофере, мечтающем навсегда перебраться в заброшенный поселок, именем которого и назван рассказ. С каждым рейсом он перевозит в Иджим необходимые вещи, мечтая, что однажды не вернется обратно. Ключевая сцена рассказа происходит, когда, бросив машину у обочины, герой идет несколько километров до Иджима, сам не зная, зачем. Раньше Иджим был у дороги, но теперь дорогу сократили так, что пустой поселок остался в стороне. Придя в Иджим, герой спускается к шумящей реке и слушает гул воды. И вот здесь, на пустом месте, автору удается прорваться туда, где он почти никогда не бывает. В рассказе 2001 года Сенчин противопоставил тоскливой нормальности не тоскливый же и безнадежный бунт, а тайну, страшно сказать – мистику, хоть и прозрачную, несложную. Работает это гораздо лучше. Реализма в рассказе тоже хватает – например, не сложившаяся, очень по-сенчински написанная семья героя: все под одной крышей – муж, жена, дочь, зять, все друг на друга раздражаются, жена пошла работать на рынок, появились «рыночные» манеры, в общем, вы поняли. Но «новый реалист», «гений серой краски» Сенчин вдруг позволил себе немного поэзии – и вот на наших глазах происходит серенькое, реалистичное такое волшебство, которое, вообще-то и является целью любого художественного усилия, что бы не внушали нам представители нового реализма и старого постмодернизма.