Президент РФ Владимир Путин поручил главе правительства РФ Дмитрию Медведеву до апреля 2015 года подготовить предложения по созданию в системе исполнительной власти Федерального агентства по делам национальностей. В этом месяце к президенту обратилась группа депутатов Государственной думы с просьбой воссоздать профильный орган по делам национальностей, который в том или ином виде существовал в нашей стране с 1917 до 2001 года.  В обращении депутатов говорилось о необходимости укрепить «фундамент для объединения более 180 народов и народностей России, на котором на принципах взаимного уважения и дружбы народов Россия и стоит».

О том, что населяющие нашу страну 180 народов должны дружить между собой, никто, разумеется, не спорит, однако наше время характеризуется скепсисом относительно способности государства и конкретно тех или иных бюрократических ведомств что-то улучшить, оптимизировать, на худой конец — просто предотвратить сползание к чему-то совсем плохому. Такое стихийное либертарианство в духе лозунга «чем меньше министерств у правительства, тем легче дышит человек» сегодня явно в моде, и не только у введших моду на «минимальное государство» американцев. Видимо, теми же чувствами руководствовалась и российская власть, когда она еще в 1999–2001 сначала сокращала масштаб деятельности и полномочия Министерства по делам национальностей,  затем свела эту проблематику в один департамент в системе Минрегиона, а в прошлом году, упразднив этом министерство, передала тему национальностей в Министерство культуры.

Увы, в России сам факт существования того или иного ведомства в системе исполнительной власти — это символ наличия у государства определенных приоритетов, это в определенном смысле институционализированная воля, организационно оформленная интенция власти. Советской власти на заре ее существования нужно было, обеспечив декларированное равенство всех сословий и народов России, не допустить распада государства — в итоге возник Наркомнац во главе со Сталиным, который помог создать эту уникальную федеративную структуру России, где каждая крупная национальность имела свою территориальную автономию. Близкая задача стояла и перед Миннацем в первые годы новой постсоветской государственности, когда отколовшаяся от Союза Россия переживала тяжелое похмелье от «парада суверенитетов». Национальный вопрос тогда был неразрывно связан с темой укрепления федерации, поэтому и соответствующая структура получила в конце 1990-х название Министерства по делам национальностей и федерации. Как только стало ясно, что федерации уже ничего не угрожает, функции ведомства постепенно стали отмирать.

Однако к сегодняшнему дню стало ясно, что проблема национальностей и межнациональных отношений вышла далеко за пределы вопроса об административно-территориальном устройстве государства. Это мы прекрасно видим в первую очередь по Москве, в которой количество лиц славянской и неславянской внешности на улицах и в общественном транспорте, кажется, уже сравнялось между собой. Причем насилие в отношениях между этническими группами приобрело почти демонстративный характер: не далее как вчера пришлось стать свидетелем какой-то бытовой, правда, в основном словесной разборки между ребятами из разных этнических диаспор рядом с местной «Чайхоной № 2». В нашем довольно тихом микрорайоне, где выходцы из Средней Азии уже десятилетие мирно сосуществовали с выходцами из российских деревень, старожилами квартала, такое наблюдалось редко. Но стало наблюдаться всё чаще и чаще. Отсюда — первое заметное явление из местной жизни: мои русские друзья и одноклассники при первой же возможности покупают квартиру в новостройках на окраине Москвы и покидают наш спальный район, в котором русских остается всё меньше и меньше.

И вот в этой острейшей ситуации, когда межнациональные отношения становятся по существу главным катализатором всех внутриполитических обострений и кризисов, тема межэтнических отношений оказывается разведена между ведомствами, занимающимися борьбой с криминалом и шпионажем, а также ведомством, занимающимся исключительно проблемой культуры. Разумеется, культура так же важна, как и внутренняя безопасность, проблема в том, что при решении проблем межнациональных отношений их невозможно отделять друг от друга. Как следует относиться к самой возможности образования в российских мегаполисах типа Москвы так называемых чайна-таунов, то есть кварталов, заселенных представителями преимущественно той или иной этнической диаспоры? Следует поощрять этот процесс или, напротив, ему препятствовать? Будет ли создание этнических гетто внутри города способствовать снижению остроты межнациональных конфликтов или, напротив, это приведет к созданию в этих кварталах неуправляемой ситуации? 

Ясно, что решение этого вопроса нельзя отдавать ни полицейским, ни специалистам по вопросам культуры. Тут требуются четкие рекомендации людей, которые знают международный опыт управления такими процессами и понимают, какие процессы можно купировать в зародыше, какие нельзя в принципе, а какие можно, но делать этого не стоит.

Рекомендации специального агентства будут необходимы в том числе и для столичных властей, когда они захотят организовать в Москве какую-нибудь рискованную выставку или другое культурное мероприятие, ориентированное на постоянно срывающую с себя все и всяческие маски лицемерия богему. Я не говорю уже про острую и болезненную тему демографической политики, которая неразрывно связана с политикой жилищной: в моем доме в соседнем подъезде живет в трехкомнатной квартире — надо признать, еще с 1970-х годов — башкирская семья, в которой чуть ли не каждый год рождаются дети, и вопрос, как они там все помещаются, является загадкой, ответ на который с каждым новым годом становится всё более трудным. Чтобы не создавалось впечатления этнической пристрастности, скажу, что также недалеко от меня живет в маленькой двушке смешанная русско-кавказская семья в составе как минимум шести человек: демографический прирост в ней чуть менее интенсивен, но столь же неуклонен. Откровенно говоря, иногда, глядя на всеё это, я чувствую, что мои религиозные предубеждения против средств контрацепции могут смениться надеждой на их постепенное усвоение людьми, в силу уровня своего дохода не способными вырваться за пределы отведенной им государством жилплощади. Вот так мы — обыватели из проклятого среднего класса — постепенно становимся стихийными мальтузианцами. 

Итак, нужно ведомство, отдельное, которое могло бы увязать все аспекты национальной политики между собой и, взвесив все за и против, предложило бы какой-то ясный и разумный план — как сделать так, чтобы в Москве и других крупных городах не зрели «гроздья гнева» одной национальности против другой и чтобы эти гроздья не срывали и не выжимали из них соки смуты многочисленные враги России. И, безусловно, хорошо бы, если бы контроль над этим агентством или министерством не захватила какая-то одна радикальная школа мысли, которая, невзирая на реальность и возражения других экспертов, проводила бы в жизнь исключительно свои сверхценные соображения.

Экспертное знание в миграционной политике не только в России, но и во всем мире страдает от партийности в еще большей мере, чем экспертиза экономическая, в которой разница позиций не мешает добиваться прагматически выгодного баланса. Не хотелось бы, чтобы политика национальная стала заложницей подобных идеологических пристрастий или записного морализирования — здесь как нигде требуется практическая переоценка всех имеющихся подходов. И если в 2015 году агентство все-таки будет создано, хорошо бы им руководил политик-прагматик с ясным видением реальности, а не академический ученый, верящий своим идеям больше, чем фактам. Думаю, что в нашем руководящем слое таких прагматиков хватает.