У него три имени: Алдын-оол Монгуш, Николай Куулар, Тензин Цултим. И две судьбы – до и после обретения веры. В советские времена он освоил бухгалтерский учет в Новосибирском институте советской кооперативной торговли. А в сорок пять лет вместе с мальчишками-хуураками начал изучать в Ленинграде философию буддизма. Гелонг Тензин Цултим – пятый Камбы-лама Тувы. Когда-то он ушел из дома, чтобы построить храм в своей душе. Сегодня он помогает строить храм другим.

Три имени одной судьбы

– Какое у вас было имя в другой – светской – жизни, уважаемый Тензин Цултим башкы?

– В моем самом первом воспоминании детства – наша юрта и мои молодые родители – отец, сидящий на кровати и мать чем-то занятая у печки-буржуйки. Мне тогда было три года, и звали меня Алдын-оол – золотой мальчик. Это мое первое имя.

О том, что у меня есть другое имя узнал, когда заканчивал школу села Алдан-Маадыр. Учителя отправили домой за свидетельством о рождении. Мама достала мой документ, удостоверяющий, что родился 30 июля 1947 года в селе Хорум-Даг, из старого сундучка – аптара.

Когда получил аттестат, страшно удивился. Там было написано, что я – Николай Куулар, хотя все годы учебы в классном журнале числился как Алдын-оол Монгуш.

– Это была ошибка с чужим свидетельством о рождении?

– Нет, это был я, но мне поменяли имя и фамилию. Мой отец Бугажык Монгуш не успел увидеть, как вырос его сын. Ему было 20 лет, когда, помогая людям переправлять скот через реку Хемчик, он утонул. У него была короткая и трагическая жизнь.

Его, сына правителя сумона, у которого отобрали знак власти кымчы – плетку, конфисковали скот и лишили прав, не взяли в школу и всячески притесняли. И после его смерти мама, Ынаак Куулар, руководствуясь соображениями безопасности, оформила меня на свою фамилию и дала имя Николай.

Я – единственный сын Бугажыка Допчаевича Монгуша – не унаследовал его фамилию и не знаю своих родственников по отцовской линии.

Когда в 1963 году после восьмилетней школы продолжил учебу в школе-интернате села Бора-Тайга, возникли недоразумения. Учителя вызывают к доске: «Николай, Коля», а я не понимаю, что это меня. Ругали за бестолковость, пока к новому имени не привык.

В школе не был ни октябренком, ни пионером и в комсомол умудрился не вступить. Когда нас принимали, какой-то начальник из райкома комсомола спросил, что у меня в кармане. На глазах у всех я вытащил кээшпе – махорку. Кто курит, не может быть комсомольцем – отказали.

– А почему вы в кармане махорку носили? На самом деле курили?

– Нет, конечно. Я же интернатовский, а там одевать одежду друг друга – обычное дело. Из-за чужой школьной формы не стал комсомольцем и приобрел репутацию курильщика.

На самом деле поведение у меня было хорошее, и учился я хорошо. Особенно нравилась алгебра. В школе у меня было прозвище Башкы – учитель, потому что любил поучать своих нерадивых одноклассников. Особенно во время перемены у доски.

Как-то на очередном собрании меня, не комсомольца, избрали секретарем комсомольской организации школы. Я проводил на общешкольной линейке политинформации, называл хорошистов и критиковал двоечников.

Один товарищ, уже во взрослой жизни, припомнил, как я его перед школой позорил, и чуть с кулаками на меня не кинулся. Так и не понял, что всего лишь зачитывал списки, которые мне давали учителя.

Свое третье имя Тензин Цултим, под которым меня теперь знают, получил в 1992 году, когда принял пять начальных обетов генина: не лгать, не воровать, не прелюбодействовать, не убивать, не употреблять алкоголь, табак, наркотики.

Тензин означает – последователь Учения Будды, а Цултим – нравственность.

Если мои первые два имени были даны родными, то к третьему я шел сам: осознанно, долго и непросто.

Японец с хемчикским акцентом

– А как обычные советские мальчишки становятся буддийскими ламами?

– Мысли о том, что буддизм станет моей религией, не было. Но как потом понял – вся моя жизнь была подготовкой к этому.

В детстве с друзьями с одной улицы любил рыбачить. Но ни одна рыба мне на удочку не попалась. А приятели улов ведрами уносили. Это был знак.

Когда режут барана, обычно младших зовут подержать голову животного. Я всегда счастливо избегал этого.

Когда школьники зарабатывали деньги, сдавая шкурки сусликов, по-моему, одна шкурка стоила рубль, меня на каникулы отправили в аал, а там сусликов видимо-невидимо.

Взял ведро с водой, вылил в сусличью нору, а оттуда выскочили маленькие детеныши суслика. Они бросились в одну сторону, я, уронив ведро, в другую. Желание заработать денег пропало.

Что-то оберегало от убийства живых существ, хотя никто по этому поводу меня не наставлял. Сегодня могу заявить, что ни одна рыба, суслик или баран по моей вине не были умерщвлены.

– И после этого вы стали настоящим буддистом?

– Что вы, это были 1950 – 1960 годы и до буддизма было далеко. Я жил такой же жизнью, как и другие. После школы в 1967 году поступил в Новосибирский институт советской кооперативной торговли на специальность «бухгалтерский учет».

Парню из района, плохо говорящему на русском языке, учеба давалась трудно, но я очень старался. Там познакомился с девушкой Галиной Жемолдиновой, и мы стали встречаться.

– Но как же на плохо владеющего русским языком парня из тувинской глубинки обратила внимание новосибирская жительница?

– Этот вопрос лучше бы задать ей. Мы познакомились, когда я пришел к своим барумским землякам в гости. А она была очень дружна с тувинскими студентками.

В школе мою первую любовь звали Галей, и я усмотрел в нашей встрече знак. Мы были разными, но нас многое объединяло. У меня был отчим. А мать Галины после смерти ее отца вышла замуж и она, единственный ребенок в семье, чувствовала одиночество.

Неудивительно, что мы сроднились. Скоро поженились. Когда я служил в армии, в 1972 году у меня родился сын Андрей.

Вернувшись в Туву, устроился на работу в респотребсоюз.

Семья оставалась в Новосибирске, потому что негде было жить. Ждал квартиру в очереди для молодых специалистов и временно обитал в заезжке для командировочных.

Холостяцкая жизнь протекала соответственно – по большим праздникам выпивал. Квартиры не предвиделось, и в какой-то момент я решил все бросить и ехать в Новосибирск – теща и жена звонили каждый день.

На новом месте устроился хорошо. Работал в тресте «Отделстрой», перешел в Западно-Сибирское управление гидрометеослужбы. Жили в однокомнатной квартире тещи. Она жила отдельно, но навещала и помогала нам, как могла.

Тогда было время дефицита, и если что-то «выбрасывали», в магазинах образовывались огромные очереди. Даже в этом я устроился, по моему разумению, неплохо.

Из-за шикарного японского плаща, азиатской внешности и хемчикского акцента меня принимали за иностранца и пропускали без очереди. Этим я беззастенчиво пользовался.

– Вас можно понять, мало кто отказался бы и встал в конец длинной очереди.

– Осознание того, что так делать нельзя, пришло позднее. В 1993 году геше Джампа Тинлей башкы в Туве давал учение и сказал: «Даже студент должен оплачивать свой проезд в автобусе. В противном случае он обкрадывает свое государство».

Я тогда краснел, вспоминая свой «счастливый» плащ.

Истинный гелонг старой Тувы

– Но в Новосибирске вы, наверняка, тосковали по родине и хотели домой?

– Нет. Чувства дома и тоски по родине не было. Я искал легкой жизни и нашел. Так и думал, что проживу всю жизнь в Новосибирске.

Но жена очень хотела в Туву. Сут-Холь, где она гостила еще невестой в начале семидесятых годов, таежный чайлаг моих родных, моя бабушка остались в ее воспоминаниях, как что-то очень светлое и хорошее.

Пришлось в 1979 году менять квартиру в Новосибирске на жилье в Кызыле.

– И здесь жительницу столицы Сибири ожидало разочарование?

– Вовсе нет. Моя жена, Галина Владимировна Куулар, имеет экономическое образование, но очень любит рисовать. Специально этому не училась, но талант у нее есть. Здесь она устроилась работать в бутафорский цех Тувинского музыкально-драматического театра.

Ее хвалили, не раз награждали за работу и писали в газетах. Она была счастлива и мечтала учиться на художественном отделении Кызылского училища искусств.

Но пришлось заниматься здоровьем сына. У него была хроническая астма, и мы только и делали, что возили его к врачам. К кому мы только не обращались.

Как-то нам посоветовали показать сына ламе – гелонгу Шымбай-оолу Куулару, жившему в местечке Кирпич-Сарай, недалеко от Чадана. Оно называлось так из-за того, что там когда-то был кирпичный завод.

Гелонг посмотрел и сказал, чтобы я из Иволгинского дацана Бурятии «пригласил» лекарство для сына.

Потом спросил, выпиваю ли я. Ответил, что по большим праздникам. Он сказал, что мне пить нельзя, три раза обошел свою избушку, дал мне в руки сутры и передал обет не злоупотреблять спиртным.

Гелонг Шымбай-оол Куулар был очень известной личностью. К нему часто обращались чиновники, творческая интеллигенция даже в то время, когда религия была под запретом.

Я увидел, что значит титанический труд истинного монаха. Он все подношения верующих отвозил в Иволгинский дацан, чтобы сделать подношение в хурээ. Кроме продуктов питания были деньги, которые гелонг сворачивал в рулончики вместе с подписанными записками.

У него был огромный авторитет. В аэропорту его никогда не проверяли. Камбы-лама Бурятии его принимал с радостью. Услышав о его приезде, в Иволгинский дацан шел народ, молодые бурятские ламы брали у него благословение.

Таким он был – истинный гелонг старой Тувы, не знавшей еще перемен. И то, что он меня благословил, определило мою судьбу.

Сыну привезенные из Иволгинского дацана лекарства помогли. Он вылечился.

Ушёл в веру, как в монастырь

– Путь в религию для вас был трудным?

– В девяностые годы непросто было для всех. Это была эпоха перемен, перестройки. Не только в стране все изменилось, но и в моей личной жизни тоже.

Когда в 1982 году у нас родилась дочь Айлана, мы не думали, что нашей семейной жизни осталось немного. Но как это ни парадоксально, распад СССР в 1991 году стал и годом распада нашей семьи.

Русские и тувинцы перестали жить, как прежде. Осознание национального самосознания стало выдаваться за национализм. В Сут-Холе, где я вырос, случилась ужасная трагедия с русскими рыбаками, где были виноваты тувинцы.

На работе у жены появились проблемы из-за того, что нет специального образования. Она приходила в слезах, ее пугала действительность. Я утешал ее, как мог, но она не выдержала.

Как-то незаметно, без семейных скандалов и разборок, мы с женой оказались по разные стороны баррикад. Я увидел, как близкий человек может превратиться в недруга. Жена забрала дочь и уехала в Новокузнецк, а я ушел в веру, как в монастырь. В нашей опустевшей квартире остался только один сын.

– А как же вы могли причинить близкому человеку страдания?

– Я выбрал служение живым существам, а не сыну, дочери и жене, которая уехала устраивать свою жизнь. Мой сын – это всего лишь одно живое существо. О нем может позаботиться государство. Если он безработный, оплатит пособие, если заболеет, будет лечить бесплатно, если станет инвалидом, даст пенсию.

Представив себя в окружении всех живых существ, памятуя о страданиях – сути сансары, желая избавить от них несчастных скитальцев и помня, что в этом мне могут помочь только Три Драгоценности, я сделал этот выбор.

Оставшись без отца, я узнал, что такое сиротская доля и страдание. Это знание стало мне дорогой к состраданию.

– Но как вы смогли уйти в веру, как в монастырь, когда и монастырей у нас в девяностых годах не было?

– В 1990 году я прочитал в газете «Тыванын аныяктары» объявление о начале работы тувинско-буддийского общества и перечислил на его счет 50 рублей.

С единомышленниками – Каадыр-оолом Бичелдеем, Владимиром Кара-Салом, Дугар-Суруном Ооржаком и другими – собирались и планировали работу общества, цель которого была одна – возрождение буддизма в Туве.

Когда стало невмоготу разрываться между работой и служением вере, написал заявление и ушел из Тувинского областного совета профсоюзов, где работал инструктором финансового отдела.

Пришел в октябре 1991 года в Эрзинское буддийское общество, которое размещалось в домике по адресу: Красноармейская, 113. Пять месяцев там безвылазно жил, практиковал, делал уборку, подметал двор.

Когда из Ленинграда приехал настоятель дацана Гунзэнчойнэй Данзан Хайбузун – Самаев башкы и собрал хуураков, он сказал, чтобы и я тоже ехал в Ленинград.

В свои сорок с лишним лет с мальчишками, еще не окончившими школу, я поехал в чужой город учиться философии буддизма. Среди послушников был и Апыш-оол Сат – будущий четвертый Камбы-лама Тувы Джамбел Лодой.

А своего сына я мог утешать только словами, что он не одинок, что у него есть родственники в Кызыле, у которых он может попросить помощи.

Власть – отец, религия – мать

– Какими в самом начале возрождения буддизма были верующие?

– Истинно верующие были во все времена, но было и большинство, кто приходил из любопытства. Мы были рады всем.

Доходило до курьезов. Когда девушки приходила в храм в мини-юбках или спортивках, не в меру ретивые верующие считали это неприличным, возмущались, давали платки вместо юбок и даже выгоняли.

Когда я у своего учителя Самаева спросил об этом, он сказал: главное не то, во что одет человек, а то, что у него в душе. И делать так, как делали в то время некоторые бабушки и ламы нельзя ни в коем случае.

К нам идут все. Тот, у кого украли скот, говорит: «Кулугура (негодяя), укравшего у меня скот, пусть бурган накажет». Но почему он не смотрел хорошо за скотом, не был в достаточной мере ответственным за него, пьянствовал и создал условия для воровства?

Укравший тоже идет к нам: «Что делать, башкы, допустил ошибку». Ламы читают сутры и дают наставления и тому, и другому.

– Жизнь в атеистическом пространстве сделала нас маловерующими. У людей, наверно, возникал вопрос: столько лет жили без веры, зачем нам она нужна сейчас?

– Человек может не знать ритуалы, не ходить в храм, не молиться, но каждодневное нравственное поведение – это тоже учение Будды. Оно больше, чем вера, это не что-то привнесенное извне, а наш образ жизни, традиции и обычаи кочевых предков.

В дореволюционной Туве говорили: власть – это отец, который растит, а религия – мать, которая воспитывает. Цель любой религии – улучшение человека и человечества. А кто не хочет, чтобы у него и у других было хорошо?

Кирпич, который каждый день будут класть с определенной целью, станет домом. Нет ничего невозможного для человека, если он будет задуманное претворять изо дня в день.

Мы должны пятьдесят процентов своего времени тратить на настоящую жизнь, а оставшееся – на будущее перерождение. Все очень просто: если делать добро, будет хорошее перерождение, если зло – плохое.

Украдешь ручку, ее хозяин, маленький школьник, может огорчиться: «Как же так, мне родители ее купили, потратили деньги, а кто-то его украл». И эта обида ляжет грехом на вора. Вроде бы утрата в материальном плане незначительная, а нравственные последствия существенные.

Умывальник для души

– Обязательно ходить в храм, делать подношения, принимать участие в религиозных ритуалах, молиться несколько раз на дню?

– Когда человек хочет освободиться от грязи, он идет в баню и моется. И баня очищает его тело. А баня для душевного очищения – это храм, куда люди ходят на службу в 12, 15 и 18 часов.

Но у человека может быть и свой умывальник, где он сам может помыться – не обязательно ходить в храм. Главное, чтобы вера жила у него в сердце. Далай-лама говорил: стройте храм внутри себя.

Когда Его Святейшество в 1991 году давал учение во время праздника Майтрейи в Иволгинском дацане, нас из Тувы было свыше семидесяти человек. В первый день учения мы сидели в середине площади, с каждым днем продвигаясь ближе, оказались у его ног. Семь дней я читал мантры и перебирал четки так, что пальцы вздулись.

Когда всех распустили, остался собирать тараа – зерна, над которыми были прочитаны молитвы. И неожиданно оказался на пути Далай-ламы, который шел к машине.

Он улыбнулся, пожал мне руку, у него была такая мягкая ладонь, взял меня за голову руками и слегка дунул на лоб. Приступы мигрени, слуховые галлюцинации и видения, мучившие меня тогда, бесследно исчезли.

Случайностей не бывает. У меня созрела карма, и сложились предпосылки для этой встречи. Когда вступает закономерность, ей ничто не помешает: ни милиция, ни телохранители, ни обстоятельства.

Но под лежачий камень вода не течет. Чтобы мечты сбылись, надо приложить усилия.

Окончание – в следующем номере