"Жизнь невозможно остановить, а значит, и время тоже. Не зря говорят: всему свое время. Действительно так: каждый рождается в свое время и живет в свое время.

Имеем ли мы право не уважать минувшее время? Имеем ли мы право судить прошлое? Имеем ли мы право не прощать ошибок?

У нас нет такого права. Но есть право анализировать, делать выбор и не повторять ошибок. А главное – помнить и хранить».

Эта цитата – из записей Максима Мунзука 1994 года. Была у него такая привычка: сначала коротко фиксировать мысли на маленьких клочках, а потом по этим заметкам дальше развивать свои мысли на листах большого размера.

Помнить и хранить. Жаль, не все его записи сохранились. Но те, что остались, легли в основу этого очерка о Максиме Монгужуковиче Мунзуке – Народном артисте РСФСР и Тувинской АССР, лауреате Государственной премии Тувинской АССР, кавалере ордена Дружбы народов, исполнителе главной роли в оскароносном фильме «Дерсу Узала».

И просто – моем папе. Очень любящем и очень любимом.

ДВА ДНЯ РОЖДЕНИЯ

Родился Мунзук в местечке Уургайлыг будущего Тандинского района Тувы. Дата рождения – 2 мая 1910 года, а по документам – 15 сентября 1912 года.

Два года он убавил себе в юности, перед поездкой на учебу в Москву: побоялся, что переростка не пошлют учиться. А точную дату рождения узнал только в семьдесят лет от своего ровесника Таскаракова, приехавшего из Республики Хакасия на юбилей земляка.

Гость поведал, что семья хакасов Таскараковых жила неподалеку от аала, где родился Мунзук. В конце тридцатых годов Мунзук был уже известной личностью в Туве, а у себя на родине в Танды – тем более. Когда артист вместе с агитбригадой приезжал в родные места, Таскараковы говорили сыну: «Вы родились в один день – второго мая». Говорили с гордостью, ведь артисты тогда были воплощением всего нового и интересного, а приезд агитбригады – очень значимым событием.

Два старика-земляка беседовали долго, во время разговора Максим Монгужукович делал записи на листочке бумаги. Потом, когда не смог найти этот листочек, очень огорчился, но затем успокоился. Но с тех пор – вплоть до его смерти, а ушел он из жизни в восемьдесят девять лет – 28 июля 1999 года – мы отмечали папин день рождения дважды в год: 2 мая и 15 сентября.

ВОЗМОЖНЫЕ ВОИНСТВЕННЫЕ РОДСТВЕННИКИ

Происхождение родового имени Мунзук, ставшего впоследствии, при паспортизации, фамилией папы, нам не было известно.

Возможно, его тайна кроется в вышедшем в 2007 и 2008 годах семитомнике «Урянхай. Тыва дептер», составителем которого является Сергей Шойгу. Читая в первом томе введение, на пятидесятой странице наткнулась на интересную информацию:

«Аттила, по прозванию «Бич Божий», – предводитель гуннов, т.е. западных хуннов, ушедших из центрально-азиатских степей еще в первые века н.э., сын вождя хуннов Мундцука (удивительно созвучно с тувинским именем Мунзук). С 445 года, встав во главе гуннского союза племен, он создал огромную империю, которая простиралась от Волги и Урала до Южной Германии и от Балтийского моря до Кавказа».

Действительно, имя Мунзук очень созвучно с именем вождя хуннов – Мундцук. И вот что любопытно, иногда фамилию папы так и писали! После выхода в 1975 году на мировые экраны фильма «Дерсу Узала» появлялись многочисленные статьи и рецензии. Очень часто их авторы делали ошибку в написании фамилии исполнителя Дерсу: то Мундзук, то Мундцук.

Но в отличие от своих возможных древних родственников папа не был воинственным, хотя в молодости и участвовал в подавлении контрреволюционных мятежей, а затем даже выучился на танкиста.

СМУТНЫЕ ОБРАЗЫ

Мунзук почти не помнил своего детства. Он часто задавал себе этот вопрос: почему, может быть, позднее развитие? В памяти всплывали лишь какие-то моменты без всякой хронологии, смутные образы.

Образ дома – помещение, в котором было тесно не от количества людей, а от обилия каких-то тюков. Родственники подтверждали: семья не имела своей юрты, жила, в основном, в помещениях, предназначенных для хранения утвари и добра хозяев – в маленьких хозяйственных юртах или берестяных чумах.

Помнил, что родители никогда не сидели без дела, и еще: ему не позволяли заходить в большую белую юрту, которая стояла неподалеку. Иногда в воспоминаниях возникал образ ламы, которому служили папа и мама. Всплывали и радостные картинки: отец возвращается с удачной охоты!

Он не помнил лиц своих старших сестер. Не понимал, куда они вдруг исчезали, лишь однажды, когда увидел бездыханное тело одной из них, ощутил боль – где-то в груди.

И его двойняшка, а во время последних родов мать разрешилась мальчиком и девочкой, тоже ушла в мир иной. Он у родителей остался один.

А потом ушла и мама. Это запомнилось: так сильно бил в бубен шаман, так громко звал духов, моля избавить молодую женщину от хвори. Но духи были бессильны: мамы не стало.

Они остались вдвоем: отец и сын.

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ИМЁН

Тувинцы громко не произносили имен. Мужчинам нельзя было называть имена своих жен, парням – имена подруг, детям – имена матерей. Поэтому у маленького сироты не осталось в памяти многих имен близких.

Только во взрослом возрасте Мунзуку удалось узнать от земляков и родственников более подробно о своих корнях.

Бабушка его по материнской линии была родом из Межегея, ее звали Чолдак-Кара. Небольшого роста, черноволосая, имя вполне соответствовало облику. Была очень талантливой, в совершенстве владела горловым пением. Однажды ноян – князь, который жил в Самагалтае, услышал ее и пригласил к себе. С тех пор она исполняла горловое пение при его дворе. Там же вышла замуж, родила дочь. Жила она долго.

Муж ее был искусным кузнецом. Его особенно ценили как мастера по изготовлению китайских колокольчиков, звон которых улетал далеко за пределы Тувы. Его так и называли Конгу – сокращенно от конгулуур – колокольчик, а настоящее имя забылось.

Дочь Дарыймаа была очень похожа на отца, рукодельница – неподражаемая. Выполняла любую работу и не боялась ее. Была очень сильной. Все удивлялись: могла легко поднять большой мешок с зерном. В Самагалтае Дарыймаа родила первенца. Малыша отдали добрым людям, жившим на берегу реки Эрзин, они усыновили его.

О том, что у него в Эрзине есть старший брат, Мунзук узнал, став взрослым. Старшего брата звали Сорукту, фамилия по приемным родителям – Кыргыс. Ему передался бабушкин талант: Сорукту Кыргыс стал известным исполнителем горлового пения и даже некоторое время работал артистом театра.

После рождения первенца Дарыймаа вернулась в Межегей и вышла замуж за Монгужука из рода оюн.

Бабушка Мунзука по отцовской линии была женой нояна. Ее называли Улуг-Аттыг – Женщина с большим именем. А ее настоящее имя – Долчанмаа, из рода каа-хемских салчаков. Родила она только одного ребенка – Монгужука, отца Мунзука. И умерла молодой.

Монгужук стал шагаачы. Во время новогоднего праздника Шагаа бродил по аалам, предлагая свои услуги по разделыванию туши любой домашней скотины. Был большим мастером по этой части: делал все быстро и качественно, поэтому его приглашали не только в период подготовки к Шагаа.

Этим он зарабатывал на жизнь, но его жена Дарыймаа постоянно ворчала, недовольная тем, что женатый человек продолжает быть шагаачы и не изменяет своей привычке ходить по юртам.

Люди уважали его за доброту и скромность, звали сокращенно – Монгу. Еще он увлекался борьбой хуреш, но однажды вывернул своему противнику руку и с тех пор бороться перестал.

И охотником был знающим. После смерти жены постоянно брал своего единственного сына с собой на охоту. Маленький Мунзук на лету схватывал все уроки отца. Уже тогда он научился читать следы зверей и птиц, уважать законы тайги.

Это стало не только увлечением всей его дальнейшей жизни, но и очень помогло через полвека: во время съемок в дальневосточной тайге. Папа, думаю, играл не только гольда Дерсу Узала, героя повести Владимира Арсеньева, но и немного своего отца Монгужука.

Но и жизнь с отцом была недолгой: Монгужук заболел – на спине образовалась опухоль. Сначала он еще с трудом ходил и работал, но очень скоро не мог даже передвигаться. И маленький Мунзук вместо отца стал табунщиком у одного из богатейших людей Танды – Ажыкая Оюна. А отец, совсем недавно еще крепкий и здоровый мужчина, бессильно лежал в тени юрты. Там он и умер.

ПЛАЧ НА ПЕРЕВАЛЕ

Вдвадцатых годах прошлого века в Туве еще существовал обычай хоронить умершего на открытом месте, не предавая тело земле, не закапывая.

Усопшего уносили на перевал или в степь под караганник и там оставляли, укрыв тканью. Тело растаскивали звери и птицы.

В Межегее, за степью, есть перевал, туда семь мужчин и унесли тело отца. Семь, потому что по обычаю количество мужчин обязательно должно быть нечетное, а женщинам присутствовать на похоронах не разрешалось.

Потом все ушли, а маленького Мунзука оставили молиться. Он стоял на коленях, склонив голову. Подул ветер и сорвал ткань с холодного тела. Он поймал ее, снова укрыл отца и долго плакал.

Когда через три дня мальчик тайно поднялся на перевал, тела отца уже не было. Только пасущийся табун лошадей. Ярко сияло солнце, в чистом небе пролетали журавли, а Мунзук стоял один и долго-долго плакал.

Только кобыла с маленьким жеребенком подошла к нему. А больше никто не слышал этот одинокий детский плач.

ПЕРВАЯ ШИИ

Так в одиннадцать лет у Мунзука началась другая жизнь – круглого сироты.

Батрачил на богача Ажыкая Оюна, которого спустя годы, как ни удивительно, вспоминал добрым словом. Ажыкай довольно снисходительно относился к своему маленькому работнику, который часто убегал от него. Мальчика гнало детское любопытство: а что там – за аалом, какие места, какие люди?

Скитался по всей округе. С утра работал у русских старообрядцев, за это они после молитвы кормили, давали хлеб, который был для Мунзука самым сладким лакомством. Вечером шел работать к ламе, там тоже перепадало немного еды. Приходилось служить и китайским торговцам.

И везде он учился: у русских – языку, у китайцев – счету. Все приходилось познавать самостоятельно. Время было переломным, много интересного и необычного происходило вокруг. Мальчик не понимал еще, что такое революция, независимость, кто такие красные и белые, партийные и непартийные, но внимательно наблюдал за взрослыми, прислушивался к их разговорам, и, как губка, впитывал все.

Вот, например, шии – пьесы, очень любопытно. Самодеятельные драматические кружки особенное распространение в Туве получили к 1925 году, импровизированные сценки на злобу дня ставились прямо под открытым небом на чабанских стоянках.

Папе к этому времени исполнилось 15 лет. Он пока еще не участвовал в самодеятельных театральных действах, но зрителем был увлеченным. Еще бы, даже хозяина – богача Ажыкая – показали, так смешно!

Исполнитель главной роли – Бегзи Кудукайович Оюн – так вспоминал о рождении этой пьески:

«Это было в 1925 году, я только вступил в члены Тувинской народно-революционной партии. Конечно, в то время партийному человеку было очень трудно, и ответственность на нем была очень большая.

Жил в наших краях очень сильный, подвижный и остроумный шутник-наездник Сонам-Баир. Он нас всех собрал и сказал: «Теперь, ребята, мы сатирические частушки петь не будем, теперь сыграем шии – пьесу».

Нашей первой одноактной пьесой была критика местного богача Ажыкая. Согласившись с Сонам-Баиром, мы сразу взялись за работу. Он нам подсказал новые слова, которые знал, кто о чем должен говорить. Конечно, текст пьесы не был написан, мы все были неграмотные, но зато мы в уме знали, о чем будем говорить и играть. Мне назначили роль Ажыкая, а Сонам-Баир был моим слугой-конником по имени Дагба.

Мы поехали показывать свой спектакль в местности Кок-Булун, Межегей, Бай-Булун, где было расположено много аалов, и сам богач Ажыкай тоже там жил.

Пришли посмотреть представление и его сыновья. Они же не знали, о чем будет спектакль. Начинается представление. Сюжет пьесы очень прост, в ней высмеивали жадность. Во время игры смотрим: сыновья Ажыкая собираются уходить. Реплики, смеясь, мы уже бросали им вслед».

Конечно, тексты всех подобной этой самодельных пьесок, исполняемых по всем районам республики, не сохранились. Первая одноактная пьеса на тувинском языке была напечатана только в 1931 году: в номере 32 газеты «Шын» от 14 декабря. Называлась она грозно: «Мы уничтожим». Автор – учитель-хакас Л. Спирин.

ЗА РАЗГРОМ МЯТЕЖА – БЕСПЛАТНЫЙ ВХОД НА КАТОК

Переломным в судьбе Мунзука стал 1927 год: семнадцатилетний юноша приезжает в Кызыл и становится бойцом Тувинской народно-революционной армии, в 1929 году вступает в ревсомол – Тувинский революционный союз молодежи.

В армии познакомился с Кок-оолом, чье имя сегодня носит Тувинский музыкально-драматический театр. Будущий драматург и актер Виктор Кок-оол был уже опытным солдатом: служил с 1925 года. Свою дружбу они сохранили на всю жизнь.

У обоих бойцов был веселый нрав, врожденные артистические способности. Они всегда были в центре внимания: самозабвенно исполняли песни в сопровождении национальных инструментов, рассказывали юмористические истории. Играли сценки на злобу дня, успешно справляясь с проблемой отсутствия в солдатской среде актрис: женские роли приходилось играть Мунзуку.

В 1928 году Виктор Кок-оол уехал в Москву: учиться в Коммунистическом университете трудящихся Востока. А Мунзук серьезно занялся музыкой: летом 1929 года было принято решение о формировании музыкального взвода Тувинской народно-революционной армии и способных к музыке бойцов начали обучать музыкальной грамоте, игре на духовых инструментах. Учил их бывший партизан Семен Коровин.

В 1930 году по Туве прошла волна мятежей против новой власти, в подавлении которых участвовал и боец Мунзук.

А за участие в 1932 году в разгроме контрреволюционного мятежа в районе озера Тере-Холь Мунзук был награжден почетной грамотой президиума Малого Хурала Тувинской Народной Республики. Грамота №43 датирована 19 декабря 1938 года и подписана председателем Президиума Малого Хурала республики Анчимой и секретарем Талганчык.

Грамота эта непростая: в ней указано, что награжденный имеет серьезные льготы по трем пунктам. Первое: 50 процентов скидки при оплате сельскохозяйственного и других налогов. Второе: 25 процентов скидки при оплате за телефон, радио и электричество.

А самая большая привилегия – в третьем пункте: бесплатный вход в парк, на стадион, каток и лыжную станцию!

В МОСКВУ – С ИМЕНЕМ МАКСИМ

Семен Коровин еще в самом начале, когда только формировался музыкальный взвод, обратил внимание на одного из бойцов – Мунзука, когда тот импровизировал на четырехструнном национальном инструменте бызаанчы.

И за его успехами в военном оркестре педагог внимательно следил. Ученик увлеченно осваивал музыкальную грамоту, быстро научился играть на трубе, а при исполнении строевых песен у него загорались глаза.

Именно Семен Григорьевич посоветовал отправить способного ученика в Москву: учиться музыке профессионально. Коровин не только рекомендовал его на учебу, но и дал ему имя Максим: в честь пролетарского писателя Максима Горького. Так перед поездкой в СССР папа стал Максимом, а имя Мунзук превратилось в фамилию, что и было документально зафиксировано, когда после вступления в 1944 году Тувинской Народной Республики в состав СССР началась паспортизация населения.

До столицы СССР Максим Мунзук добрался только в ноябре 1932 года. Он опоздал, в музыкальном училище имени Гнесиных уже шли занятия. Приехавшего издалека абитуриента педагоги все же проверили и поняли: перед ними музыкант-самоучка без специального образования.

Что делать, ни с чем возвращаться назад: меня не приняли? Ни за что!

Выручила смекалка: пристроился к группе монголов, поступавших в Московское военное автотанковое училище. Приняли. Ну что ж, не музыкантом, так хоть танкистом. Главное – остаться в Москве, учиться!

ТАНКИСТ БЕЗ ТАНКА

Истал бы Мунзук кадровым военным, если бы в Туве ему тогда нашли хотя бы один танк.

Но ни одного танка в тувинской армии не было. И когда в начале 1935 года бравый лейтенант с дипломом танкиста и правами шофера вернулся в Кызыл, его назначили капельмейстером военного оркестра вместо ушедшего в отставку Семена Коровина. Отставка первого учителя музыки не означала полный разрыв с коллективом, Коровин был всегда рядом, помогал и советом, и делом.

А духовой оркестр приобретал все большую популярность, без него в Кызыле не обходился ни один праздник.

А полученные в автотанковом училище права шофера пригодились: в 1935 году Мунзук несколько месяцев возил председателя Совета Министров, министра иностранных дел Сата Чурмит-Дажы. И это общение с «руководителем контрреволюционно-шпионской организации» имело для его временного водителя серьезные последствия.

Мунзука постоянно вызывали на допросы. Следователей интересовало все: причина приглашения на должность водителя, маршруты, встречи Чурмит-Дажы, темы его бесед с шофером. Интересовались и прошлым Мунзука, расспрашивая о китайских торговцах, у которых он работал подростком.

Чурмита-Дажы по сфабрикованному делу расстреляли 16 октября 1938 года, в 1964 году он был реабилитирован.

Папе крупно повезло: его не расстреляли и даже не посадили в тюрьму, а только исключили из партии. В последствии – восстановили, а в 1990 году вручили нагрудный знак «50 лет в рядах КПСС».

И вот что интересно: лето 1935 года, когда Максим Мунзук был водителем Сата Чурмит-Дажы, стало решающим в личной жизни папы, началом его большой любви к нашей маме Кара-кыс Номзатовне.

Любви, которая длилась шестьдесят лет и еще три года и семь месяцев, которые после маминой смерти 18 декабря 1995 года папа прожил, тоскуя по ней.

ПРОДОЛЖЕНИЕ – В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ.