Перевальные тропы, столетиями набивающие свой штрих-пунктир копытами вьючных оленей и лошадей, постепенно растворились в мякине верховых болот и обвалах курумника. Остались только приметы в виде жердей, сложенных конусом среди ягельной пустоши.

А еще – множество историй в памяти людей по обе стороны Удинского хребта.

Из одного такого воспоминания, когда непролазные горные ущелья не служили препятствием, чтобы повидать родственников, обменяться оленями или просто по-соседски заглянуть в Тофаларию, и родилась в 2011 году идея нашей экспедиции. Это история Светланы Дёмкиной, встречающейся теперь с соседями-тофаларами лишь в Москве – на ежегодных ярмарках северных народов.

Светлана Дёмкина – руководитель семейно-родовой общины «Хамсара-Алдын-Иви», президент ассоциации коренных малочисленных народов севера тувинцев-тоджинцев «Тос Чадыр» – «Берестяной чум», член Общественной палаты Республики Тува от Тоджинского района. Но звания и титулы – второстепенны. Прежде всего она – дочь оленевода.

ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ – НА ВОСХОД

История, рассказанная Светланой Алексеевной, стала той самой нитью, по которой пошла колея нашей экспедиции.

В конце восьмидесятых годов она вместе с мужем Василием Дёмкиным отправились на лошадях из села Чазылар в Тофаларию – на разведку. В Туве было неспокойно. Особенно тревожили вести из западных районов республики: русские семьями уезжали за Саяны. Светлана Алексеевна уговорила мужа поехать посмотреть, как обстановка у соседей, все-таки родственники за Удинским хребтом живут. Известная по газетным публикациям охотница из Алыгджера Елена Михайловна Кангараева приходилась двоюродной сестрой ее отцу.

Отец Светланы – Алексей Эзирович Самбуу, всю жизнь проработал ветеринарным врачом на оленьих фермах. Все тропы, переходы и перевалы в Тофаларию мог пройти с закрытыми глазами – сколько раз оленей перегоняли через хребет, а объяснить дочери с зятем, как ехать по карте – не смог. Рассказал только, где какая гора на пути должна встретиться, на какого зверя она похожа, за какой горой солнце всходит, а за какой – заходит.

Дал совет: ориентироваться – на восход. Дёмкины пытались добиться еще каких-то ориентиров, но так и не поняли – как ехать. Добирались до Алыгджера неделю: просто ехали наугад, забираясь на горы и высматривая окрестности. А обратно вернулись через одну ночевку, следуя советам отца и ориентируясь по солнцу.

Самым загадочным для нас в этой истории было то, как это обратный путь сократился втрое, но любой таежник сразу сообразит, что в Тофаларию Дёмкины шли заболоченными низами – вдоль рек, а домой возвращались верхами – горными хребтами.

На карте все казалось просто: маршрут нашей экспедиции «ТрансСаяны» пролегал вдоль рек бассейна Уды – Кара-Бурень, Ханныг-Кадыр-Ос, переваливая через Удинский хребет в Туву к рекам бассейна Хамсары – Чангыс-Ама, Дэди-Хем и Бедий.

На стрелке Дэди-Хема и Бедия нас должны поджидать тоджинские оленеводы из семейно-родовой общины Светланы Дёмкиной «Хамсара-Алдын-Иви» с которыми мы направимся на оленью ферму в верховья реки Алым, а после спустимся с гор в Чазылар – отдаленный и малонаселенный поселок Тоджинской котловины, приютившийся на берегах Хамсары.

Составленная по топографическим съемкам 1982 года карта достаточно убедительна – тропы, избы, броды. Но что нам подкинет дорога?

КУЛЬТБАЗА МОГЛА СТАТЬ РЕСПУБЛИКОЙ

Небеса поднялись до нужной видимости ровно на то время, какое необходимо вертолету, чтобы долететь из города Нижнеудинска в поселок Алыгджер.

Этот рейс, каждые десять дней перевозящий пассажиров в три поселка Тофаларии – Верхняя Гутара, Нерха и Алыгджер, был отложен на несколько дней из-за плохой погоды. И теперь, как только мы оказались в долине Уды, небо снова затянулось той облачной проседью, которая, скучиваясь, проливается долго и нудно.

Горизонт проявился кардиограммой. Беспокойный взгляд стремился охватить простирающееся за иллюминатором полотно тайги, фигурно изрезанное реками, просеками, тропами, натыкаясь на ржавые плеши выгоревшего кедрача, переработанные бульдозерами русла рек, галечные насыпи берегов, в воронках которых отстаивается мертвая вода.

Глаза пытались отыскать среди хаоса линий, ту, по которой движется конный караван наших проводников из Верхней Гутары. Где-то там, за Нерхой, небольшой деревенькой в шестьдесят дворов, закрытой от ветра со всех сторон горным хороводом, вдоль Джуглыма проходит тропа, связывающая своей протяженностью всех жителей Тофаларии.

От Верхней Гутары до Алыгджера – более сотни километров таежных троп, три дня пути без препятствий в виде затяжных дождей и вздувшихся непроходимых рек. Иначе можно неделями ждать пока река откроет свой брод. По плану мы должны были встретиться в Алыгджере еще пару дней назад, навьючить лошадей и отправиться в путь.

Такая рисковая цепочка стыковок и передвижений была организована по двум причинам: с проводниками из Верхней Гутары мы были знакомы, к тому же Илья Антипов – главный каюр, собирался договориться об обмене оленями с тоджинцами для обновления крови. Оленей у него не больше десятка, использует в качестве транспорта на зимней охоте, а на лето отдает на выпас в общее стадо к родственнику. Это единственное стадо в Верхней Гутаре.

Погода придержала нас в Нижнеудинске на три дня, а пропустили ли реки наших проводников?

Алыгджер резко выскочил из-за скалистого утеса своими огородами и цветущим картофелем. С высоты хорошо просматривалось слияние Уды и Кара-Бурени, у которого в 1926 году возник этот поселок, как культбаза для перевода карагасов-кочевников на оседлый образ жизни.

К этому времени охотничьи угодья Карагасии – так называлась земля будущей Тофаларии, переименованной советской властью в 1934 году, – истощились настолько, что карагасы, по мнению научных умов того времени, были обречены на вымирание. Исключительно охотничьим промыслом и добычей пушнины, численность которой сократилась из-за непомерных аппетитов дельцов-заготовителей и опустошительного освоения тайги, прокормить себя было уже невозможно.

Профессор Бернгардт Петри, собравший огромное количество этнографического материала и изучавший жизнеустройство карагасов, искренне считал: изменив бытовые условия, этот малочисленный народ спасется от гибели. Карагаса переименовали в тофа, или тофалара, переселили в деревянные избы, научили косить сено, держать домашний скот, разводить огороды, читать и писать.

За восемьдесят четыре года численность тофаларов, изрядно смешавшихся с русскими переселенцами, увеличилась. В 1926 году их было 437, в 2010 году – 762, при общей численности жителей Тофаларии в 1200 человек.

Но народ стал другим, оставив в прошлом свой язык, кочевья и оленей, теперь он с растерянностью пытается увязать освоение тайги с потребительскими ценностями меняющегося мира. Административно Тофалария так и не оформилась в национальный округ или республику, о чем мечтал профессор Петри, и является частью Нижнеудинского района Иркутской области.

Дорога подкинула тревожное ожидание: наших проводников в Алыгджере не было. Накануне прошла сильная гроза с ливнем, скорее всего, их держал Мурхой или Джуглым – две крупные реки на пути с Верхней Гутары.

ПЕРЕЙТИ РУБИКОН

Известие о том, что конный караван гутаринцев должен вскоре появиться на противоположном берегу Уды, взбудоражило поселок. Уклад жизни в Тофаларии таков, что жители Нерхи, Алыгджера и Верхней Гутары, прекрасно зная друг друга поименно, имея везде родственников, видятся от случая к случаю.

В последние годы таким случаем стал Суглан – народное гуляние тофаларов, проводимое ежегодно по очереди в одном из селений. На место празднества делегации из других поселков доставляет вертолет, и тогда земляки имеют возможность пообщаться. Алыгджер связывает многих школой-интернатом, но после окончания учебы выпускники возвращаются в свои поселки. Наш каюр Илья Антипов не посещал Алыгджер более десяти лет, с момента окончания школы.

Охотники промышляют только в своих угодьях, закрепленных за определенными фамилиями и родами, что также исключает возможность встречи, к примеру, алыгджерца с гутаринцем на промысле. Их охотничьи участки отделены друг от друга сотнями километров тайги.

Зимники и конные тропы до Нижнеудинска проходят автономно от всех поселков, поэтому ожидаемое пришествие наших проводников воспринималось как событие.

Не менее удивительным, и даже настораживающим для поселка оказался маршрут нашего следования. Прошло десять лет с той трагедии на перевале Мус-Таг-Дабан, соединяющем Тофаларию и Туву, когда на реке Чело-Монго двое алыгджерцев наказали по таежному закону смертью за кражу коней и разграбление охотничьей избушки пятерых тувинцев. С тех пор Удинский хребет встал непроходимым Рубиконом в отношениях двух соседей, каждый обитал на своей стороне хребта, не переходя границы.

И вот теперь, первыми в Тувинию – так здесь называют Туву – пойдут конным караваном тофалары, и не просто перевалят за хребет, а с дружественным визитом в стойбище оленеводов – к людям.

НЕМЫЕ СКАЗКИ СПАРТАКА

Спартак Кангараев, внук той самой знаменитой охотницы Елены Кангараевой, у которого мы остановились в ожидании гутаринцев – братьев Антиповых и Речкиных, приходится им не самым далеким родственником – двоюродным дядей.

«У нас твердо разговаривают, а гутаринцы нажимают на букву «а». Ста-а-адо, я поехал на ста-а-а-до. Они – западные тофы, а мы – восточные», – объясняет нам отличия Спартак Дмитриевич.

Имя ему при рождении дал сосед, грамотный был. Как раз дочитывал книгу «Спартак», когда мать с новорожденным пришла посоветоваться насчет имени. На том и порешили. А мальчугана до юности в поселке Шпариком звали.

Отца своего Спартак Дмитриевич плохо помнит: в сорок первом ушел на войну – забрали ночью из стада, в сорок третьем – погиб.

В 77 лет Кангараев еще балует себя охотой. В прошлом году добыл три белки. Бегать за более крупным зверем не позволяют рабочие качества: руки уже не так крепко ствол держат, ноги не так быстры и упруги. Лишь глаза по-прежнему метко секут добычу.

Родовые охотничьи угодья Кангараевых – на Уткуме, на стыке границ Бурятии, Тувы и Иркутской области. Там он охотился всю жизнь, совмещая промысел с работой ветеринара. Спартак Дмитриевич знает родной язык, но поговорить в поселке не с кем. Будут слушать, кивать, смеяться, но не ответят на тофаларском.

На народных праздниках Спартак Дмитриевич любит рассказывать тофаларские сказки, приправляя их юморной иносказью, но все меньше и меньше земляков понимают, почему кабарга с сохатым рассорилась.

До нашего приезда он сумел вволю наговориться с аспиранткой из Санкт-Петербурга, которая приехала в Алыгджер собирать материал по синонимам тофаларского и тувинского языков. В небольшой избушке из круглых бревен, выкрашенных известью под свет энергосберегающей лампочки, девушка записывала в блокнотик давно вышедшие из обращения слова и переживала, что скоро совсем не останется людей, с которыми можно будет поговорить на этом прекрасном языке.

Алыгджер с тофаларского языка переводится как широкая долина, но Спартак Дмитриевич переводил по-своему – свободная земля. Он думал, что мы тоже изучаем язык. Натруженный простудами голос обращал в нашу сторону поток тофаларских слов.

Так и запомнился он мне: стоящий в дверном проеме и с улыбкой ждущий реакции на шутку, а после тянущейся паузы тяжело вздыхающий и разочарованно машущий на нас рукой.

ГОСТЕПРИИМНОЕ НЕДОВЕРИЕ

Жители «свободной земли» относятся к приезжим настороженно.

Выработанная визитами скупщиков пушнины, самогонщиков, золотопромышленников, ученых, геологов иммунная реакция оседает ожиданием опасности от пришлых людей. От миссионеров-протестантов, переселяющихся в поселки, ждут претензий на охотничьи угодья, от туристов – мусора и пожаров в тайге, от журналистов – очередных репортажей о самой малочисленной спившейся народности.

Гостеприимство, открытость и недоверие к новым людям переплелись здесь удивительным образом.

Продавщица магазина воинственно остановила нас на берегу Уды вопросами: «Кто такие? Зачем пожаловали?» А после отвела в магазин, чтобы не продать, а угостить изюбрятиной, положив нам в сумку добрых пять килограммов мяса и замороженного фарша. Обижалась, что мы предлагаем деньги.

Олег Кангараев, внучатый племянник Спартака Дмитриевича, тоже принес угощенье – сырую печень изюбря. Мы ели строганину и смотрели фотографии Олега с охоты.

Он, имея высшее юридическое образование, бросил работу юриста в Иркутске и вернулся на родину, оставшись единственным наследником охотничьих угодий по прямой линии. Если бы не приехал, участок перераспределили бы между собой дальние родственники. Его как осенило: город отрабатывает людей до последнего, выжимает все соки, живешь и поддерживаешь своей работой чуждый тебе организм. Потом земляки, состарившись, все равно возвращаются домой, в Тофаларию, но уже немощными. Олег решил отдать свои силы не городу, а тайге.

Как-то неожиданно, посреди разговора о таежных порядках, Олег Кангараев бросил, скосив глаза в сторону: «Не верю я вам, не похожи вы на обычных туристов. Они на другие темы разговаривают, по-другому держатся. Вы больше шпионов напоминаете. А что? Так же делается: расположить к себе и выведать что-нибудь эдакое».

«Эдаким» оказались недра, ископаемые, золото – все, что представляет опасность целостности охотничьих угодий, все, что может привлечь сюда технику, поднять тайгу на дыбы и лишить охотников промысла.

Противоположный берег Уды, пожираемый нашими глазами, не шумел выстрелами и не подавал никакой другой информации. Каждый день мы связывались по спутниковому телефону с заповедником «Азас» в Тоора-Хеме и просили передать по рации на стойбище оленеводов о нашей задержке.

Маргарита Метелица – дочь Спартака Кангараева, закормившая нас к тому времени домашней стряпней, глядя на успокоительные медитации над картами, приговаривала: «И охота же вам, в такую жару, на конях? По карте прошелся мысленно, везде побывал, там и там, все увидел. По Кадыр-Осу, вроде, ветровал сильный был, дорогу завалило. Я-то не знаю, мужики говорят».

Кто-то собирался нас даже сопровождать до своих угодий, по которым шла тропа – в целях охраны от посягательства на зверушек. Никого в поселке не устраивала версия об экспедиции в Тувинию без ружья и охоты.

Связка из десяти лошадей, форсирующая Уду, появилась в тот самый момент, когда мы решили прорабатывать запасной вариант – собирать коней в Алыгджере. Гутаринцев четыре дня держал поднявшийся от ливней Мурхой.

 

ГНЁТ ЧУЖОЙ ТАЙГИ

Из своих цепких коготков Тофалария выпускала неохотно. Кони не давали себя навьючить, брыкаясь и сбрасывая груз. Первые километры вдоль Кара-Бурени пришлось идти пешком и силком вести их под узду.

Каюры не понимали причину такого неповиновения, ведь каждое лето забрасывают туристов на перевал Федосеева к истокам Казыра, привыкли уже под вьюками ходить. А здесь – взбесились.

«Дурной травы, поди, наелись, да и тайга чужая. Обратно пойдем, побегут, как миленькие. Пошел, пошел, ишак гималайский! – Илья, не церемонясь, хлестал своего коня бичевой. – Строже с ними нужно, иначе далеко не уйдем».

Коней в Тофаларии держат на вольном выпасе. Небольшими табунами они бродят в окрестностях поселка, зачастую забираясь вглубь тайги. Чтобы собрать коней приходится прочесывать местность в радиусе 20 – 30, километров, постоянно прислушиваясь к звуку ботала.

Гутаринцы челки лошадям не стригут, спасая их морды от лишних укусов комаров и слепней, подковами подбивают все реже – кузнецы извелись. На мясо не забивают, используя их исключительно как средство передвижения.

Далеко уйти не дал дождь, как следствие – закрывшийся брод через Кара-Бурень. Вода стремительно прибывала и за сутки поднялась на метр.

За три дня пути нам удалось оторваться от Алыгджера всего лишь на 22 километра, тогда как в хорошую погоду по таким торным тропам за это время можно было неспешно перевалить Удинский хребет.

Брод через реку находился в паре километров от местечка Крестики – стрелка Кара-Бурени и Кадыр-Оса, где раньше госпромхоз держал коней. Теперь тут охотничья база – дом, баня, амбар с навесным замком, буржуйка, обложенная камнями для выпечки хлеба. По хорошим тропам и часто встречающимся избам даже на этом коротком отрезке пути видно, что тайга осваивается крепко.

На Крестиках мы ожидали погоды. Кони остепенились, стреноженными прыжками подбрасывая свои гривы из-за кустарника, но напряжение в лагере нарастало вместе с прибывающей водой.

Все намеченные сроки сгорели: оленеводы будут завтра ждать нас на Бедие, а мы еще в Тофаларии. Последний раз заповедник не смог связаться с фермой по рации и передать об отсрочке нашей встречи. Каюры выглядят потерянными, тревожатся идти дальше. Передвижение по карте и навигатору для них – сомнительное предприятие, привыкли у себя в Верхней Гутаре с закрытыми глазами ориентироваться на местности.

«Чужая тайга гнетет, давит. Да еще в Алыгджере мужики сказали, что в Тувинии коней утопим, трясины там много», – опустошенный взгляд Ильи Антипова бессмысленно сквозил пространство.

Его брат Геннадий безостановочно курил, а старший из проводников – Сергей – просто молчал уже несколько дней.

Илья опасался переправы. Вдруг там глубокие ямы, а его кони не умеют плавать, оторопеют, и понесет их быстрое течение. Но вывороченное дерево, по корявой пятерне которого мы замеряли уровень воды, за ночь оголило себя ровно на столько, чтобы лошади по грудину в воде, на цыпочках, но взяли Кара-Бурень.

ЦАРСТВО ДИКОСТИ

Дремучее ущелье Кадыр-Оса раскрылось воронкой, и земля распростерлась объятиями. Тоджа встречала по-матерински – солнцем и увесистыми хариусами Чангыс-Амы.

Последние километры перевала шли по отвесным кручам, полностью соответствуя переводу названия реки и с тофаларского, и с тувинского языков: кадыр – крутой, отвесный. Уже не было никакой тропы, лишь изюбриные, кабарожьи экскременты и клочки медвежьей шерсти на кедрах указывали направление.

Последние избы тофаларских охотников остались под перевалом. Тропа по Кадыр-Осу действительно оказалась завалена после сильнейшего урагана, вывернувшего деревья прямо с корнями. Но все завалы были расчищены бензопилой.

Теперь же наступало царство дикости. Мозаикой оттенков по пригоркам разбегались ягельники, закрывая собой оголившиеся корни кедрача. Остовы чумов вдоль Чангыс-Амы гармонично сливались полусгнившими жердями с угнетенными в болото лиственницами, и трудно было отличить рукотворность от первозданности.

Тофаларская твердь сменилась тувинской зыбью. Со всех хребтов, караваем обложивших Тоджинскую котловину, стекается вода, которая после четырехтысячного пробега финиширует в Карском море. Все, что питает Енисей, хлюпает здесь под ногами. Даже суша водянистая, прикрывшаяся кочкарником и караганником, только чтобы называться сушей.

Заболоченные берега Чангыс-Амы вынуждали искать обходы, зачастую возвращая на прежнее место. Богатая рыбой речка умчалась к Додоту, а наш путь шел через озеро Кара-Холь вдоль Дэди-Хема до слияния с Бедием и встречи с оленеводами.

Навигатор бессовестно врал, показывая нахождение озера среди голубичника. Кара-Холь прятался от нас полдня и неожиданно выскочил из косматых покатей тайги. Седые бороды мха и тишина окутали собой все живое. Облака, рассеиваясь на клочки, зависали над зеркальной гладью воды, раздумывая нырнуть в нее или раствориться в воздухе. Малахитовая сырость питала воздух своим эфиром. Представить себя частью этого полотна было невозможно, и все окружающее воспринималось картинной галереей.

Дэди-Хем подкинул нам встречу с медведем. Его голова показалась в зарослях карликовых березок в двадцати метрах от нашего каравана. Илья предупреждал нас, что в случае такой встречи конь может понести во всю прыть, и лучше сразу выскочить из седла. На удивление кони стояли и спокойно смотрели на медвежью голову.

Илья спешился и вскинул карабин, кинув в сторону напарников: «Ну, что? Стреляем?» Те как-то нерешительно сказали: «Давай».

Видимо, Илья так переживал о безопасности нашей экспедиции, что решил пристрелить с виду ничем не угрожавшего нам косолапого. У себя в Тофаларии при такой случайной встрече не раздумывают – стреляют сразу. Лапы принимают заготовители, а шкуры редко выносят из тайги, если только по заказу.

Медведь к тому времени нырнул в кусты и через два десятка метров степенно вышел на открытый пригорок. Забравшись на возвышину и оглядывая нас, он явно не хотел уходить. Выстрел не произвел на него никакого впечатления, он так же неторопливо удалялся к лесу, еще раз взглянув в нашу сторону. Илья промахнулся, и мы были довольны.

СЛЕД РАЗДВОЕННОГО КОПЫТЦА

На Бедий мы пришли вымученными дождями и болотами.

Этот правый приток Хамсары когда-то был обитаем оленеводами и рыбаками. По левому берегу артельщики пробили к истокам дорогу, колея которой завалена сгнившим березняком. Устье Дэди-Хема оказалось размытым на несколько рукавов, и возле какого из них нам ждать встречи с оленеводами – неясно.

Песчаные отмели испещрены копытами и лапами зверей. В продавленной медведем лунке колыхалась вода – мы спугнули его с берега. Среди этого множества следов обнаружился и след оленя – раздвоенное широкое копытце, но не свежий, а двух или трехдневной давности. Значит, оленеводы уже были здесь, ждали нас. Мы все же надеялись, что заповедник передал по рации информацию о задержке экспедиции, и за нами придут опять.

Лагерь, разбитый возле устья Арга-Олут-Хема – правого притока Бедия, наполнился томительным ожиданием и прислушиванием к любым звукам. Эта река течет с тех вершин, где находится оленья ферма Светланы Дёмкиной, и спуститься за нами должны по Арголику – так называют ее местные.

Проводники расспросами о количестве ездовых оленей намекали на рекогносцировку – сопроводить нас до фермы и отправиться домой в Тофаларию. Дальше – в Чазылар – идти не было сил.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ – В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ.